Читать книгу "Инна Чурикова. Судьба и тема - Алла Гербер"

Я смотрю на нее, вся потерянная, и говорю: «И, собственно, что мне теперь делать?» — «Не знаю! — шипит. — Ну, не знаю». А там уже называют мою фамилию: «Чурикова!» Я тогда выпрямила седьмой позвонок и… пошла. Стою. Идет ко мне Борис Николаевич, говорит какие-то слова, поздравляет. Говорит так по-человечески, тепло, замечательно. И начинает мне пристегивать орден. И у него эта иголочка никак не может проникнуть в ткань. Я стою как вкопанная, он у меня прямо завозился в груди. И тогда я говорю: «Борис Николаевич, может, вам помочь?» Он говорит: «Ничего-ничего, справимся!» И справился! А потом вместе с Наиной Иосифовной подошел к нам, к Марку Анатольевичу, за наш круглый стол, и ему было так хорошо, так тепло, так весело с нами — Сашей Абдуловым, Олегом, Сашей Збруевым. И долго сидели, шутили.

И я обожаю, конечно, Наину Иосифовну. Обожаю! Как же она его любила и любит! Она была здесь, приходила к нам в гости. У нас были Эльдар Рязанов с женой Эммой в гостях, и вдруг позвонила Наина Иосифовна, и Эльдар мне трубку передал, и я спрашиваю: «Вы где?» Она: «Да здесь, на Николиной». А я: «А что, слабо приехать?» — «Нет, не слабо». И приехала.

— Да, она замечательная: искренняя, подлинная, то, что называется «человеческая женщина».

— А как о них много плохого говорили, сколько сплетен, сколько гадостей, которые не имели к ним никакого отношения! Но он не обращал или старался не обращать на это внимания.

— Его это душило, он должен был от этого освобождаться.

— Нет, не обращал внимания. Именно потому его не боялись, что он был человечен, живой и человечный. И он, миленький, с инфарктом танцевал — как же он хотел победить! Это вы видели где-нибудь такое? Над ним смеялись за это, а я думала: «Боже, да он же человек!»

— Кто смеялся?

— Ну, люди.

— Людям нужно, чтобы был такой: закрытый, непонятный.

— В первые годы его любили, верили. Высокий, красивый, решительный. А потом ему не прощали каких-то явных проявлений.

— Самое смешное — кто не прощал. Те, кто сам с этими «проявлениями». А Путин был когда-нибудь на вашем спектакле?

— На моих спектаклях я с ним не встречалась. Мне кажется, спорт он любит, а театр как-то… Да, наверное, я думаю, что он любит спорт и не очень любит искусство.

— Да, к искусству он прохладен. Поэтому он и назначает таких министров… культуры, которые поражают своими снятиями, назначениями, перестановками.

— Инночка, а чем для вас было то время — начало девяностых, и что сейчас?

— Тогда было ощущение будущего. Сейчас — прошлого.

— Вы человек неравнодушный, но вы не можете быть в политике — и не надо. Но вам же небезразлично все, что происходит в стране? Вы же здесь живете.

— Абсолютно небезразлично! И меня удивляет, почему, допустим, наш президент. Ну, люди же видят, как идет наша жизнь, как по-уродски она изгибается! Какая она сиротливая, какая бывает непривлекательная. И это же люди видят, а когда они говорят об этом, то или «враги народа», или «оппозиция». Я вот слушаю сейчас радио (слушаю радио, потому что телевидение смотреть невозможно), люди звонят, говорят, как они живут. И они откровенно говорят: почему так, а не этак. Ну какие же они враги народа? Они и есть народ.

— Он же слышит только тех, кто подготовлен. Когда идет в народ, разъезжает по стране — это заготовки.

А вы с Владимиром Владимировичем встречались когда-нибудь?

— Он меня награждал. У меня было ощущение его чудовищной усталости. И он это с трудом преодолевает.

— А когда это было?

— Не так давно. Еще Олег был жив-здоров. Ему тоже вручали орден.

— За вклад?

— Кажется, за вклад.

— Больше вы его не видели, это был единственный раз?

— Кого, Владимира Владимировича? Да. На той встрече, на которой ему Юра Шевчук задал серьезный вопрос, кажется, о Ходорковском, я не была. Президент спросил певца, имя которого знает вся страна, как его зовут. Шевчук ответил: «Юра». Вот именно — Юра. Я была у Елены Камбуровой на дне рождения, мы с Макаревичем сидели вместе, и он возмущался Шевчуком на той встрече.

— А чем же он возмущался?

— Мол, эта встреча детям была посвящена, не надо мешать два разных события. Сейчас уже наоборот, как бы Шевчук подстегнул его — очень критически настроен. Я Андрею очень симпатизирую. Был у меня во время съемок «Матери» трудный период. Я уехала на дачу, чтобы прийти в себя. И каждый день слушала песни Андрея, особенно «Поворот». Они давали мне силу и веру в себя. И Шевчука люблю. А этого… Гребенщикова не понимаю. Я его тоже люблю, но не понимаю.

— А почему?

— Его не волнует, что происходит. Он только свое искусство ценит. Оно не имеет отношения к этой жизни. Вот ко всем болям, ко всему тому, что нас мучает, не имеет отношения. Телевизор посмотришь — так страшно! Но это правда. Когда какой-нибудь водила везет цемент с камнями и врезается в другую машину, где дети. Или когда в каком-то городе, по фамилии певицы знаменитой, один убивает другого. Одному двадцать, другому восемнадцать. Думаешь, как после этого людей любить?..

Беседа вторая

Алла Гербер:

— Ваша мама, Елизавета Захаровна, не удивилась, когда вы сказали, что идете в театральный?

Инна Чурикова:

— Нет, мне кажется, не удивилась. Ну, мамочка всегда была со мной. Она знала, что я хочу поступать в театральный. Она была уже готова, потому что до этого, я помню, к нам пришла такая замечательная женщина, в пионерском лагере работала. Мне кажется, ее звали Марьяна. Красовская ее фамилия — вела художественную самодеятельность в пионерском лагере от МГУ. В Красновидово мы ездили. Я там во всех номерах участвовала — где поменьше, где побольше. Я была уже подростком 13–14 лет. Она ставила китайские танцы, я танцевала, узбекские — тоже. Я все делала, все. Что возможно и… невозможно. Читала какие-то стихи, пела, танцевала, Вишенку играла! Я была очень инициативная в плане самодеятельности. А потом она в МГУ тоже «заведовала» художественной самодеятельностью.

— А это «чувство театральности» у вас прямо с первого класса появилось?

— С первого класса? Раньше! Я была в Чашниково с мамой, она там работала, какие-то опыты проводила. Помню, что был клуб, куда стремились все дети — кино смотреть: «Падение Берлина», «Встреча на Эльбе». Белая простыня висела, места у нас были на сцене — без билетов. Мы сидели там, смотрели. Я так не любила, когда кончалась часть и надо долго ждать, когда запустят другую, и опять смотреть — вот это был праздник! Однажды показывают документальный фильм про Чашниково. Оказывается, приезжал в Чашниково Роман Кармен. И вдруг я вижу свою маму, она молодая, красивая, в соломенной шляпе цвета пшеницы… и над пшеницей какие-то опыты проводит. Стоит, бедная, с тремя колосьями и улыбается. А весь зал аж вздрогнул: «Ой, это же наша Елизавета!» Я счастлива, а все в зале: «Ой, ой!» — ну, когда еще Чашниково на экране покажут.