Читать книгу "Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи"

— Я женщина, — сказала я, — и какая разница, останусь ли я с вами или уйду.

Совсем другие слова я слышала от него много раз в его проповедях, и мне сейчас было неловко говорить так.

Иешуа принялся рассказывать мне историю про пастуха, у которого потерялась одна овца, и он отправился ее искать, хотя в стаде его оставалось еще девяносто девять овец.

— Но ведь он потерял только одну, — сказала я, — девяносто девять важнее.

— Если тот пастух когда-то бросил одну овцу, то, не сомневайся, придет время, он бросит и остальных, — ответил Иешуа.

Я не очень поняла тогда, что он имел в виду. Я не знала, что еще сказать, и мы просто молча шли вдоль берега. Деревня осталась далеко позади. Светила луна, но вот набежало небольшое облако, и все погрузилось в темноту. Силуэт Иешуа растворился в наступившем мраке, и какое-то время до меня доносилось лишь его дыхание и шорох шагов по песку.

Иешуа спросил меня, не является ли причиной моего ухода то, как он обошелся с матерью.

— Да, — ответила я.

— Но ведь тебе ничего неизвестно о том, что происходит в нашей семье?

— Ты ведь сам просил нас спрашивать тебя обо всем, а сейчас ты сердишься, когда мы спрашиваем про твою семью.

— Твой упрек справедлив, — сказал он.

А потом объяснил, что он имел в виду, когда назвал нас своей семьей. Он заговорил о Рибке и ее отце Урии, который не так далеко ушел от животного состояния. Он не запрещал Рибке посещать собрания из страха, что в отместку Рибка расскажет старейшинам о тех безобразиях, которые тот чинит дома. Я удивилась, что Иешуа так хорошо осведомлен о том, что происходит в семье у Рибки. Едва ли она сама рассказала ему об этом, даже мне Рибка рассказывала далеко не все и явно смягчала краски.

— Если Рибка воспротивится своему отцу и пойдет с нами, разве ты не оправдаешь ее? Это не будет казаться тебе грехом, правда же?

Я согласилась.

— Ее отец далек от Бога, — сказала я.

— Но он ведь ее отец.

— Но он относится к ней не как отец.

— Значит, она права в своем непослушании?

— Да.

— А мы, кто любит ее и всегда рад ей, разве не можем мы назваться ее семьей? Мы делаем для нее то, что никогда не делал ее родной отец.

Да, теперь я чувствовала, что Иешуа, наверное, прав, но все же не могла до конца согласиться с ним.

— Разве твоя мать так же далека от Бога, как и отец Рибки?

— Нет, она не далека от Бога. Но она не дает мне выполнить волю Божью во всей полноте.

Я не знала, что сказать на это, а он, словно прочитав мои мысли, добавил:

— Не бойся, я не требую от вас таких жертв, каких я требую от самого себя.

— Моя мать, она язычница, как ты знаешь. Значит, однажды ты велишь мне покинуть ее.

— Однажды нам всем предстоит сделать выбор, но не я попрошу тебя сделать его.

— А кто же?

Из-за облаков снова показалась луна, мы подошли почти к самой воде. В лунном свете открывался простор Киннерийского моря со множеством рыбачьих лодок, вышедших на ночной промысел. Наверное, кто-то на этих суденышках наблюдал за нами. Что они могли подумать о мужчине, прогуливавшемся рядом с женщиной ночью по одинокому берегу? Мне не верилось, что все это происходит со мной.

— Не волнуйся о матери, — сказал Иешуа, — существует много путей к Богу.

— Но существует только один Бог.

— Да, но, возможно, у него много лиц. Мы не должны отвергать людей, мы должны привлекать их. Стараться найти путь к их сердцам.

Хотя сомнения меня не оставили, я пообещала снова приходить на собрания. Прошло время, и вдруг мне стало понятно, о чем тогда говорил мне Иешуа. То, что я поняла, вряд ли мне удастся выразить словами, но я прочувствовала это необыкновенно живо. Я вдруг вспомнила учителя Закона, Сапфая — так его звали. Он жил в нашем городе, часто встречался на улице с моей матерью, но ни разу даже не поприветствовал ее. Тогда как Иешуа часто шутил с ней и не гнушался вкусить хлеба в нашем доме, порог которого никогда не переступал Сапфай, чтобы поговорить с нами о вере и о Законе. А Иешуа приходил к нам без тени смущения. Я удивилась, вспомнив, что никогда не осуждала Сапфая, уверенная, что он поступает так, как велит ему Закон. Теперь мне вдруг стало понятно, что Закон для Сапфая был чем-то вроде стены, а для Иешуа он был дверью. Еще мне вспомнилось, что Иешуа говорил, что не он заставляет людей делать выбор — свой путь мы выбираем сами. Это мы стоим перед дверью, которая, возможно, откроется нам. Как можно заставить кого-то выбирать? Тогда это будет уже не выбор, вдруг поняла я.

Все мы учились у Иешуа таким вещам, каким не учат в молельных домах даже мужчин. Но как было научить нас — мы должны были сами понять такие вещи. Раскрыть их в себе. Он много проповедовал, и потом люди, слушавшие его, часто говорили, что слова его туманны и непонятны. Многие искажали его слова и обращали затем против него. Но имевший уши и слышащий — его слова — легко понимал его. Он часто говорил о Царствии Божием, и многие думали, что он хочет стать царем Израиля. Другие были уверены, что он имеет в виду конец света. Кто-то считал, что говорится о загробной жизни. Но на самом деле, для тех, кто слышал его, было понятно, что он говорит не о том, не о другом и не о третьем. Чтобы попасть в Царствие Божие, не надо куда-то уезжать: оно рядом, оно в нас самих, в том, как мы смотрим на этот мир. На вопрос людей, когда же наступит это Царствие, Иешуа всегда отвечал: оно уже здесь. Он просил посмотреть вокруг попристальнее — на деревья, на озеро или на цветы, распускающиеся весной. Но люди изумлялись: что в них толку, в цветах, разве они заплатят за нас налоги, разве накормят досыта. Никто не мог понять, о чем таком он говорит, даже ближайшие его сторонники, и я тоже. Виною всему была наша невосприимчивость и глухота наших сердец, ведь никто раньше не обращался к нам так открыто, призывая раскрыть глаза и смотреть.

С самого начала мы не были обделены врагами. Это было понятно: нас ненавидели те, кто не мог смириться с мыслью, что кто-то приходит и учит людей тому, что совершенно недоступно их пониманию. Или как было смириться с присутствием Иешуа тем, кто видел в его появлении дьявольские козни, иначе говоря, угрозу их влиянию. В Мигдале учитель Сапфай тут же начал осуждать Иешуа в своих проповедях. А в Корацине один из авторитетных городских судей, некий Маттиас бэр Кинан, которого Иешуа часто уличал в предвзятости, даже грозил Иешуа судом и завел на него дело. В Цефее на Иешуа ополчились, когда тот выступил однажды против их приговора. Одну женщину приговорили к побиванию камнями; такие приговоры в наших местах выносятся, надо сказать, редко. Мы с отцом как раз в то время были в Цефее на рынке, и я пережила весь ужас этой сцены, свидетелями которой мы невольно стали.

Цефея на самом деле почитается как город мудрости. Но что касается старейшин города, то, наверное, нельзя сыскать где-либо более косных, жестоких и нетерпимых людей. Все они, по их уверению, являются последователями Шаммая. В тот день они обвинили одну из городских жительниц в колдовстве; женщина была схвачена и выведена за городские ворота, где ее уже поджидала разъяренная толпа. После старейшины уверяли, что они хотели просто вывести ее из города, чтобы избежать расправы над ней, но мы с отцом видели, что толпа уже была кем-то взбудоражена и в руках у людей уже были камни. Бедная женщина успела только ступить за городские ворота, как в нее полетели камни. Женщина в испуге бросилась бежать, толпа ринулась за ней, швыряя в бедняжку чем попало, наконец один из камней попал ей в ногу и женщина упала. Дальнейшее зрелище было просто ужасным — человеческое тело за несколько минут превратилось в кусок окровавленной плоти. Отец пытался как-нибудь отгородить меня от безобразной сцены, но я словно оцепенела и не могла отвести глаз от происходящего.