Читать книгу "У нас всегда будет Париж - Рэй Брэдбери"

Ты закрываешь за собой раму и, пошатываясь, стоишь на подоконнике, а она ушла в дальний угол и прячет лицо.

Надо бы что-нибудь сказать, но язык не слушается, и тут до тебя доносится ее плач.

В конце концов она собирается с духом.

– Полгода, – говорит она. – Шесть месяцев, как тебя нет. Когда ты ушел, я все время плакала. Никогда в жизни не лила столько слез. А теперь ты здесь, но этого не может быть.

– И все же я здесь!

– А зачем? Не понимаю, – говорит она. – Зачем ты пришел?

– Случайно. Кругом такая темень, я замечтался – сам не знаю, как это вышло. В моих мечтах была ты; пришлось вернуться к тебе. Ноги сами принесли.

– Тебе нельзя здесь оставаться.

– До рассвета можно. Я тебя люблю, как прежде.

– Не произноси таких слов. Нельзя. Мое место здесь, а твое – там, и мне сейчас страшно до одури. Прошло столько времени. То, что между нами было, над чем мы подшучивали, смеялись – это мне по-прежнему дорого, но…

– Мне от своих мыслей никуда не деться, Ким. Все думаю, думаю. Пойми меня, умоляю.

– Уж не жалости ли ты просишь?

– Жалости? – Ты отворачиваешься. – Нет, жалеть меня не надо. Ким, выслушай. Я могу приходить каждый вечер, мы будем болтать, как раньше. Если ты согласна выслушать, я все объясню, чтобы у тебя не было сомнений.

– Что толку? – говорит она. – Прошлого не вернешь.

– Ким, всего лишь один вечерний час. Или полчаса, в любое время, когда скажешь. Пять минут. Чтобы только тебя повидать. Больше ничего – это все, о чем я прошу.

Ты пытаешься взять ее за руку. Она отстраняется.

Зажмурившись, она произносит только одно слово:

– Боюсь.

– Чего?

– Меня всегда учили, что нужно опасаться.

– Как раз таких случаев?

– Да, наверное.

– Но мне только поговорить.

– Разговорами делу не поможешь.

Озноб мало-помалу стихает, она смелеет и успокаивается. Садится на краешек кровати, и с ее молодых губ слетает надтреснутый, старческий голос:

– Ну, если только… – Молчание. – Попробовать. Разве что на несколько минут, по вечерам, чтобы я к тебе привыкла и не страшилась.

– Как скажешь. Не побоишься?

– Постараюсь. – Она глубоко вздыхает. – Не бояться. Сейчас я к тебе выйду, только соберусь с духом. Жди у дома – хоть попрощаемся по-человечески.

– Ким, помни одно. Я тебя люблю.

Ты выпрыгиваешь из окна; за тобой опускается рама.

В темноте подступают рыдания, но не от печали, а от какой-то потаенной горечи.

По другой стороне улицы движется одинокий прохожий; ты его узнаешь – это он совсем недавно с тобой заговорил. Вид – не от мира сего, походка точь-в-точь как у тебя, он здесь чужой.

Тут рядом с тобой возникает Ким.

– Порядок, – говорит она. – Немного успокоилась. Кажется, даже не страшно.

Бок о бок вы идете под лунным светом, как не раз бывало прежде. Она направляет тебя в кафе-мороженое, вы садитесь у стойки, заказываете пломбир.

Ты разглядываешь свою порцию, украшенную фруктами и орехами, а сам думаешь: какое чудо, наконец-то сбылось.

Берешь ложечку, кладешь чуть-чуть мороженого на язык, умолкаешь и чувствуешь, что лицо у тебя погасло. Откидываешься назад.

– Вам плохо? – Бармен встревожился.

– Что вы, все нормально.

– Пломбир не понравился?

– Нет, пломбир великолепный.

– Вы хоть попробуйте, – говорит он.

– Расхотелось.

Отодвигая вазочку с мороженым, ты ощущаешь, как тебя захлестывает страшная пустота.

– Не хочется.

Ты сидишь очень прямо, глядя в никуда. Ну, как объяснить ей, что тебе не повернуться, что кусок не идет в горло? Как растолковать, что ты одеревенел, как бревно, скован в движениях и не ощущаешь вкуса?

Оттолкнувшись от стойки, ты сползаешь со стула и ждешь, пока Ким оплачивает счет; потом распахиваешь дверь и выходишь в ночную темноту.

– Ким…

– Ничего страшного, – говорит она.

Дорога ведет в парк. Она взяла тебя под руку, где-то очень далеко, и прикосновение такое легкое, что почти не чувствуется. Тротуар у тебя под ногами делается мягким. Ты передвигаешься как во сне – ни разу не споткнулся и не оступился.

Ким говорит:

– Хорошо-то как, правда? Сиренью пахнет.

Ты втягиваешь носом воздух, но все понапрасну. В тревоге делаешь еще одну попытку, но сирени словно и не бывало.

В темноте замаячили двое. Проплывают мимо, одаривают Ким улыбками. С расстояния в несколько шагов ты слышишь, как один из них говорит:

– Откуда так воняет? «Подгнило что-то в датском королевстве».

– И верно, откуда?

– Не понимаю…

– Нет! – кричит Ким и вдруг, под впечатлением от их разговора, бросается бежать.

Ты успеваешь поймать ее за руку. Между вами завязывается молчаливая борьба. Она бьет тебя кулаком. Но ударов ты почти не чувствуешь.

– Ким! – Ты срываешься на крик. – Прекрати. Тебе нечего бояться.

– Отпусти! – кричит она в ответ. – Отпусти!

– Не могу.

Снова это «не могу». Она слабеет и обмякает, тихо плача рядом с тобой. От твоего прикосновения ее передергивает.

Дрожа, ты привлекаешь ее к себе.

– Не бросай меня, Ким. У меня большие планы. Мы будем путешествовать, где пожелаешь, – просто путешествовать. Ты послушай. Задумайся. Будем есть изысканные деликатесы, пить лучшие вина, гулять по красивейшим местам.

Ким перебивает. Ты только видишь движение губ. Откидываешь голову назад.

– Что-что?

Она вынуждена повторить.

– Громче, – просишь ты. – Не слышу.

По движению губ видно: она что-то говорит, но до тебя не долетает ни звука.

И тут, словно из-за стены, раздается чей-то голос:

– Зря ты это. Чего добиваешься?

Ты отпускаешь ее.

– Я хотел увидеть свет, цветы, деревья – да что угодно. Хотел до тебя дотронуться, но, видит Бог, стоило мне положить на язык мороженое, как все исчезло. А теперь мне не сдвинуться с места. Даже твой голос, Ким, я почти не различаю. Вот подул ночной ветер, но я его не чувствую.

– Постой, – говорит она. – Так не пойдет. Одного желания недостаточно. Если нет возможности разговаривать, слышать, осязать и даже пробовать на вкус, что же нам с тобой остается?