Читать книгу "Дорогами Чингисхана - Тим Северин"

Не кто иной, как Марко Поло в своей «Книге о разнообразии мира» познакомил европейцев с подробностями работы этой удивительной системы. Самому ему так и не удалось как следует осмотреть Монголию, но через 18 лет после путешествия Рубрука в Каракорум он проезжал более южным путем по западному краю китайской пустыни, направляясь в «Ханский город» в Пекине, к хану Хубилаю. Там он обнаружил, что монгольская династия не переняла китайскую культуру — Хубилай даже не говорил по-китайски, но повсюду в ходу была монгольская речь. При дворе Поло и слушал рассказы о Монголии от самих монголов и своими глазами видел орто в действии, когда Хубилай отправлял депеши в дальние концы империи.

По какой бы дороге ни выехал из Канбалу гонец великого хана, через двадцать пять миль он приезжает на станцию, по-ихнему янб, а по-нашему конная почта… На каждой станции по четыреста лошадей; так великий хан приказал; лошади всегда тут наготове для гонцов, когда великий хан куда-либо посылает их… По всем главным областным дорогам через двадцать две мили, а где через тридцать, есть станции; на каждой станции от трехсот до четырехсот лошадей всегда наготове для гонцов; тут же дворцы, где гонцы пристают. Вот так-то ездят по всем областям и царствам великого хана… Когда нужно поскорее доложить великому хану о какой возмутившейся стране, или о каком князе, или о чем важном для великого хана, гонцы скачут по двести миль в день, а иной и по двести пятьдесят миль… Если гонцов двое, оба пускаются с места на добрых, сильных скакунах; перевязывают себе животы, обвязывают головы и пускаются, сколько мочи, вскачь, мчатся до тех пор, пока не проедут двадцать пять миль на станцию, тут им готовы другие лошади, свежие скакуны. Садятся они на них, не мешкая, тотчас же, и как сядут, пускаются вскачь, сколько у лошади есть мочи; скачут до следующей станции; тут им готовы новые лошади, на них они садятся и едут дальше, и так до вечера…

Система орто стала одной из глубинных причин успеха Монгольской империи. Чингисхан и его наследники без труда осознали тот факт, что быстрая и надежная связь дает преимущество перед врагом, а без такой связи огромная империя становится неуправляемой. В самом деле, система орто столь хорошо послужила на диких просторах Средней Азии, что в Монголии ею пользовались еще долго после того, как во всем остальном мире она ушла в историю. Некоторые почтовые станции сохранялись до 1949 года.

Отставной дипломат Цевегмид, почтенный пожилой человек восьмидесяти лет, бывший представитель Монголии в Китае, которого я встречал в Улан-Баторе еще до поездки в Каракорум, рассказывал мне, как в юности ему разрешили воспользоваться услугами правительственного орто, чтобы добраться через всю страну к месту работы. Он был одним из первых в стране квалифицированных учителей, и его отправили составить отчет о положении в новой школе за 470 миль. С тех пор он сохранил официальный пропуск, написанный красными чернилами монгольским письмом. Документ предписывал на каждой станции давать подателю пропуска пищу, кров и провожатых, а также свободных лошадей. «Эта система служила прекрасно, — рассказывал он. — Богатые семейства в каждой местности по очереди предоставляли почтовой службе своих лошадей. Для них это было дело чести. В те годы у нас еще были бухи — профессиональные наездники-гонцы. Он были лучшими из всех наездников, отборные молодые парни, очень сильные и выносливые. Обычно они были родом из довольно бедных семей, потому что служба их очень и очень тяжелая. Доставляя важные правительственные депеши, они могли скакать от станции к станции без передышки, даже не касаясь ногами земли, лишь перепрыгивая с одной лошади на другую. Во время скачки они так выматывались, что носили бандаж. Об этом писал еще Марко Поло. Они туго перепоясывали тело кожаными или тряпичными поясами, чтобы держаться в седле прямо на протяжении нескольких дней».

Наша экспедиция не ставила целью пересечь Монголию в столь эффектной манере, но мы все же планировали раз за разом менять лошадей в духе средневековых путешественников, наделенных императорской пайцзой. Наши пересадочные станции располагались в маленьких административных центрах, так называемых центрах сомонов (сумов), к западу от Каракорума, вдоль древнего имперского пути. Ариунболд предполагал посещение центра каждого сомона и распорядился, чтобы в каждом нас ожидали сменные лошади и пара проводников.

Выезжая из ворот монастыря со всеми нашими лошадьми, мы смотрелись скорее как небольшой отряд армии Чингисхана, чем как почтовые курьеры, поскольку наши провожатые вели в поводу по меньшей мере сотню лошадей, включая нескольких кобыл с жеребятами. К счастью, мы снова повернули направо, и, едва мы обогнули монастырскую стену, нашим взорам открылась достопримечательность, разрешения посетить которую я особо добивался. Это одна из крупнейших и самых примечательных реликвий того времени, когда Каракорум был центром Монгольской империи. Она представляет собой массивную каменную статую черепахи, высеченную из гранита и поставленную в полумиле от города к северо-западу, на плоской равнине. На спине черепахи была приделана каменная табличка, надпись на ней запечатлела повеления Великого хана или, по другой версии, заклинание, охраняющее от потопа. Теперь надписи нет, а спина и голова черепахи завалены камушками, которые приносят сюда монголы в качестве подношения духам-хранителям места. Как писали русские археологи в докладе, напечатанном в 1965 году, эта черепаха — последняя уцелевшая из тех, что стояли парами у двух главных ворот в Каракорум в то время, когда туда приезжал Рубрук.

Рубрук нашел, что Каракорум поразительно мал для столицы мира. Он оказался не больше, чем парижское предместье Сен-Дени, хотя, по словам Рубрука, придворных там находилось так много, что для одного только пира в честь гостей кагана потребовалось 105 повозок, груженых выпивкой. Единственной причиной существования города был примыкавший к нему и отделенный от него тройной стеной ханский анклав. Здесь Рубруку нашлось, на что подивиться. Доминантой царской территории был огромный шатер, построенный на возвышении из утоптанной земли. Внутри, как пишет путешественник, шатер походил на огромную церковь с центральным нефом, окруженным рядами колонн. Посетители входили в него через одну из трех дверей на южной стороне и оказывались в уходящем вдаль огромном зале, в конце которого виднелось тронное возвышение. Там в величественной позе на шкуре пантеры восседал Великий Хан. Справа от него, на подобном балкону возвышении, занимали места его сын и братья. Напротив них, слева от Великого Хана, таким же образом располагались его жены и «фрейлины». На возвышение с ханским троном вели две лестницы, по которым взбирался «дворецкий», поднося царственным особам кубки, поскольку этот шатер был всего лишь пиршественным залом. Великий Хан остался кочевником и пользовался этим залом лишь дважды в год, когда проезжал Каракорум во время ежегодного кочевья от одного сезонного пастбища к другому. Раскопки русских археологов подтвердили, что зал был поистине огромен, 165 на 135 футов, его пол покрывала светло-зеленая глазурованная плитка, а колонны стояли на расписанных и полированных гранитных цоколях.

Главный предмет убранства зала был столь необычен и прекрасен, что слава о нем доходила до самой Персии. Он был изготовлен и затейливо украшен французским ювелиром по имени Гильом, захваченным в плен в Венгрии, а затем жившим в Каракоруме. Размещался сей предмет вблизи главного входа и представлял собой дерево, все части которого были отлиты из серебра — ствол, листья, ветви, плоды. На самом же деле это было устройство для разлива укрепляющих напитков. В его основании четыре серебряных льва извергали белые струи кобыльего молока, над ними на четырех ветвях извивались серебряные змеи, готовые наполнить кубок вином, напитком из молока кобыл, медом или китайским рисовым вином. Когда требовались эти напитки, главный кравчий давал знак человеку, спрятанному внутри устройства, и тот дул в трубу, ведущую к механическому ангелу, сидящему на вершине дерева. Ангел поднимал трубу и издавал трубный звук. Это было сигналом для слуг, находящихся вне пределов зала. Те заливали требуемый напиток в соответствующую трубку, подведенную к дереву, и далее напиток стекал в серебряную чашу.