Читать книгу "Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас"

Энрике был повержен. Он считал, что предугадал понятную осмотрительность Дороти и Леонарда в отношении финансов и выработал приемлемое для всех заинтересованных сторон решение. Вместо этого оказалось, что он оскорбил несчастного старика, в глазах которого плескалось огромное горе потери единственной дочери; проявил чудовищную черствость по отношению к человеку, по-прежнему настолько чуждому Энрике, что вопросы, которые тревожили Леонарда — кто проведет траурную церемонию, где похоронят его дочь, — вообще никогда не приходили Энрике в голову.

В этом отношении трудно было найти семьи более разные, чем Сабасы и Коэны. Ритуалы — как религиозные, так и все остальные — никогда не имели особого значения для Сабасов. Иногда, в порыве сентиментальности, родители Энрике ценой героических усилий устраивали многолюдные сборища, которые неизменно заканчивались обидами и ссорами. У них настолько отсутствовали семейные традиции, что похоронами отца Энрике занималась Маргарет. Она будто рождена была для таких задач. Подобные события были не только центром, но и смыслом жизни ее семьи. Родственная близость Коэнов обусловливалась календарем: они собирались на Песах, дни рождения, День матери, День отца, Йом Кипур, День благодарения — и никогда просто так. В то время как нечастые, но по-настоящему счастливые встречи семьи Сабас всегда были спонтанными (люди случайно оказывались в одном городе и ничего особенного на вечер не планировали), Коэны — за все двадцать девять лет семейной жизни Энрике — ни разу не встречались помимо праздников. Хотя родители Маргарет по полгода жили в Грейт-Неке, в каких-нибудь тридцати минутах езды от дочери, они обедали вместе два раза в год, и то каждый раз договаривались не меньше чем за месяц. С тех пор как у него родились дети, Энрике разговаривал по телефону с отцом каждый день, а с матерью — несколько раз в неделю; Маргарет иногда по месяцу не общалась с матерью, а с отцом — и того дольше. Кроме того, все эти разговоры тщательно продумывались. Маргарет выдавала родителям информацию так же осторожно, как Белый дом открывает свои намерения американскому народу, опуская неприятные детали и возможность провала.

Энрике сразу увидел и четко очертил эту пропасть между образом жизни обеих семей. Он тут же приспособился, спрятавшись за спину Маргарет, как она велела, поскольку никогда не одобряла его прямых контактов с ее родителями.

— Извините меня, — сказал Энрике. — Искренне сожалею, я вас неправильно понял.

Он сомкнул веки и на секунду почувствовал, как пол уходит из-под ног. Быстро открыв глаза, Энрике удержался от падения и заметил, что Леонард смотрит на него с каким-то новым выражением: смесью детского удивления и заботы.

— Э-э… К сожалению, — тяжело дыша, продолжал Энрике, — ничего не могу сказать насчет похорон. Я не… — Он уже готов был сказать «Я не обсуждал этого с Маргарет», как вдруг сообразил, насколько ужасно прозвучали бы эти столь естественные для него слова.

Леонард обхватил запястье Энрике и снова затряс его руку:

— Не нужно сейчас об этом говорить. Забудь. Вернемся к этому позже.

Не рассказать обо всем Маргарет он не мог. Так у них было заведено. Сразу после того, как Дороти и Леонард ушли и они вдвоем остались ждать социального работника из хосписа, с которым должны были обсудить обустройство дома в ее последние дни, Маргарет спросила:

— О чем вы разговаривали с отцом?

Несмотря на ласковый и мягкий тон, это был вопрос командующего армией к явившемуся с докладом начальнику штаба.

Энрике послушно рассказал о предложении Леонарда по поводу синагоги в Грейт-Неке и семейного участка на кладбище в Джерси. Впервые за всю их совместную жизнь он не полностью пересказал разговор с ее отцом, сознательно опустив свою оплошность с квартирой. Энрике казалось, Маргарет будет больно узнать, что иногда он задумывается о своем будущем без нее. Правда, однажды ему попалась статья, где умирающая от рака молочной железы женщина — ровесница Маргарет — писала, что ей, наоборот, гораздо легче, если она знает, как собираются жить дети, муж и друзья после ее смерти. Она воспринимала это как возможность оценить и поощрить их будущие достижения. А может, рассуждала автор статьи, ее утешает, что и после ее смерти у них будет нормальная жизнь. Энрике не верил, что жене понравится обсуждать будущее, которого она не увидит. Маргарет была средним ребенком в семье, ревниво относившимся к успехам и забавам других детей. И теперь ей хотелось всех контролировать, особенно Энрике и сыновей. Заставлять Маргарет думать, как ее крошки будут жить без ее опеки, когда она уже не сможет помешать им делать ошибки, — значит мучить ее.

Насколько это было возможно, Энрике старался внушить Маргарет, что она полностью и успешно выполнила свой материнский долг. Тут оказалась весьма кстати семейная традиция Коэнов — прекращать волноваться за детей и следить за ними, как только те поступят в университет. Леонард и Дороти полагали, что после этого, за исключением обязанности вовремя платить за обучение и выслушивать отчеты об успехах, родительское вмешательство требуется разве что в случаях каких-то чрезвычайных ситуаций. Грег, старший сын Энрике и Маргарет, уже давно миновал возраст, в котором Коэны обычно выкидывали своих птенцов из гнезда, а Макс как раз к нему приближался. И хотя у Маргарет были совершенно иные, по-настоящему близкие отношения со своими детьми, заболев, она предпочла в духе семейных традиций эмоционально дистанцироваться от старшего сына, особенно после первого рецидива.

— Это так больно, — по ночам шептала она Энрике. — Я не могу ему помочь, у меня нет сил, — признавалась Маргарет, стыдясь того, что ей пришлось передать трубку мужу, когда Грег позвонил, чтобы рассказать о своем недовольстве учебой в университете и поведением своей девушки, которая обращалась с ним не так, как ему бы хотелось.

Нетерпимость Маргарет по отношению к Максу, не желавшему трудиться в старших классах, потому что в школе ему было скучно, переросла в невыносимое разочарование, когда она узнала, что скоро у нее не хватит сил даже на бесплодные попытки вправить ему мозги. С тех пор Энрике решал, что ей следует знать о проблемах своих сыновей; он делал упор на то, как быстро и успешно они взрослеют.

Энрике порадовался введенной им цензуре, когда увидел, насколько Маргарет раздражена, что родители упорно ведут себя как раньше: именно такое поведение ее в свое время от них и оттолкнуло. Маргарет терпеть не могла что-либо планировать. Энрике подозревал, что это был ее протест против долгосрочных планов, на которых всегда настаивали Дороти и Леонард. Он был убежден, что из-за непрестанного занудства Дороти: «А что Грег будет делать летом? А он уже нашел работу?», и это в ноябре; или: «Я хочу, чтобы ты приехала к нам во Флориду на Рождество» — требование, а не просьба, выдвинутая в марте, — ее дочь ударилась в другую крайность. Если Энрике в ноябре интересовался, как они будут проводить рождественские каникулы, Маргарет отмахивалась: «Не спрашивай меня об этом сейчас», будто впереди была еще масса времени.

В первые годы семейной жизни он обижался и негодовал из-за влияния, которое Дороти таким образом оказала на его жену, но потом понял: Маргарет избегает планировать заранее не только из чувства противоречия — просто все новое, необычное, случайное делает ее по-настоящему счастливой. Если во время поездок им случалось заблудиться, Маргарет сияла; если в последнюю минуту появлялась путевка в какое-нибудь экзотическое место и, бросив все, они отправлялись туда, она не выказывала самодовольства, что ее стратегия сработала, а искренне радовалась, что все вышло так неожиданно. Ей нравилось, что место назначения не лишилось прелести новизны из-за предварительного изучения; развлечения не разочаровали, потому что не были ожидаемыми. Связанные кровными узами, чемпион по планированию Дороти и мастер импровизации Маргарет были обречены на вечное перетягивание каната. Дороти как мать выигрывала большинство сражений. Но расплатой за победы была потеря близости с дочерью.