Читать книгу "Люди и Нелюди - Виктор Костин"

– Что вы себе позволяете, молодой человек? – это ее первые гневные слова.

Я сам, не совсем понимая, говорю:

– Натали Сергеевна, вы как чистый бриллиант. Я вами восхищаюсь и просто хотел выразить вам, вам… свое восхищение. Простите, если что не так что-то сказал и сделал, – и кланяюсь.

Здесь небольшое отступление: поклоны, как ни странно, здесь не принято бить. Вернее, они есть, конечно, кто не любит преклонения, но это, скорее, к жрецам или монахам больше и в светской жизни как бы не используется или вот так, как максимальное уважение, что ли.

Она, вроде, успокоилась и спрашивает:

– А своим одноклассницам ты не пробовал выразить таким способом свое восхищение? – улыбается, но скорей немного натянуто пока.

Это на что она намекает? Ладно, поиграем.

В ответ ей:

– Понимаете, бриллиант, пусть и с родословной или тем более с родословной, всегда выиграет у стекла, каким бы новым это стекло ни было.

Хм, это же надо, как я завернул, – бриллиант и с родословной – и не подкопаешься, если что, хотя правду сказать, экспромт это, чистой воды мой экспромт.

Часть 10. Натали Сергеевна

Пока он слушал ее открыв рот, Натали Сергеевна наблюдала:

А ведь совсем еще мальчишка, – привычно складывал ее мозг свой пасьянс, отслеживая реакцию чувств и действий слушателя. Рассказывать сначала не хотелось совсем. Зачем бередить раны, но потом решила, почему бы и нет. Тем более, нет уже Шарафика, пять лет как нет его. Вот такая она, жизнь, можно уже и выговориться хоть кому-нибудь. В процессе повествования приходилось заниматься тем, чем она давно не занималась: анализом – что сказать, что не сказать случайно, как преподнести это, и поэтому не сразу заметила, что кто-то гладит ее руку. Причем гладит аккуратно, нежно перебирая пальчики, будя старые воспоминания и подымая глубинные чувства, которые, как ей казалось, уже скрылись у нее и от нее навсегда.

Особенно ее возмутил, хотя и сильно всколыхнул, как раз окончательный поцелуй ее руки. Слишком резко это напомнило ей, почти интимно…

Что ты себе позволяешь, как ты смеешь, наглец? Она чуть не кричала от возмущения, а еще больше от нахлынувших чувств и своих похороненных под годами минувшего воспоминаний.

Этот же мальчик, вместо того чтобы извиниться или убежать – что она, кстати, и думала, он как раз и сделает, – стал ей рассказывать, как он восхищается ею, что она как бриллиант.

Бриллиант чистой воды – так называл ее только он, Шарафик, ее Шарафика.

Это же надо, какое совпадение и какой глазастый молодой человек.

Когда же она намекнула, что вокруг довольно много молодых камешков для его цветника, он вдруг стал пространно рассуждать. Зачем ему новое стекло, если есть такой бриллиант, да еще и с родословной. Вот как на него обижаться после этого?

Но она бы не была аналитиком, если бы не понимала: эта история просто так не кончится и добром она для нее тоже не кончится.

Кто она? Опальная первая красавица империи, хм-м, пусть и бывшая, и он сын мелкого дворянина без всякой там хоть какой-то путной родословной.

А она? Бриллиант с родословной?

Надо же. И что этому бриллианту с родословной надо сейчас делать? Выгнать и забыть – вроде не за что. Отказаться от репетиторства – деньги уплачены, договор заключен, все этот Гесик. Где он взялся со своим паровичком, что нам денег не хватало. Я бы ему дала, есть у меня деньги, если что.

Нет, вот сейчас как быть? Прогнать нельзя, и отказаться нет, вроде бы, причины. Он, этот Витоли, оказался умней, чем я думала. Даже стало казаться, что, может, он специально придуривался. Чтобы специально наняться ко мне в репетируемые, но это он сильно, очень сильно играл. Такого не могут и артисты императорского театра сыграть, а уж просчитать, что родители наймут именно меня… Хотя он мог попросить их нанять меня, говоря им, что я лучше всех.

О боги, помогите разобраться, что мне делать!

Вот стоит, в рот заглядывает, прям мальчик-одуванчик.

– Ну что, может, хватит на сегодня, Витоли? – говорю ему скорее просительно, чем требовательно.

– Как скажете, Натали Сергеевна, или, может, просто Натали… – и стоит улыбается.

– Иди уже, чудо молодое, да больно раннее, – говорю, осуждающе качая головой.

Уходит улыбается и на прощанье опять говорит:

– До свиданья, Натали… – и не продолжает. Вот проказник – и как на таких маленьких обижаться, что теперь мне с ним делать?

Эх, совсем ты еще, оказывается, девочка, Натали, вот как поманили шоколадкой, погладили, руку поце… и как годы сбросила. Как молодая козочка поскакала, а ведь как обжигалась…

Все, решено, никакого флирта в следующий раз, только учеба и только получение знаний. Ты смотри, ишь понимаешь, будет он мне тут зубы заговаривать. Мал еще слишком, вон одноклассницам своим пусть голову морочит, сколько хочет. Пусть с ними что-то делает и называет, как хочет, других…

Часть 11. Витоли-Сергей

Уходя, я радовался, как ребенок, кем я, кхм, в сущности сейчас и являлся. А что, все получилось, и даже проще, чем я думал… и тем неожиданнее.

Она, жаждущая любви и нежности и, скорее всего, не получающая давно всего этого. Вот озлобилась на весь мир, и нам, ученикам, от этого всего крепко перепадает. А вот переговоришь с ней, и видно же, как раскрывается человек, как распускается роза. Ведь действительно бриллиант твердый, крепкий, но красивый черт, черт. Бриллиант с родословной – вот это я завернул, но ей понравилось, точно понравилось, я почувствовал это, как-то шестым или каким там по счету чувством.

Ладно, поживем, посмотрим. Завтра суббота, ага, это там, где-то далеко-далеко, суббота, а здесь ничем не примечательный день недели, декады, едва перевалившей за свою половину.

Новый год, или лета 2456 от исхода. 7544 от сотворения, или 101 год начала новой эры имени Всевышнего. Выбирайте на вкус, как считать. Хорошо хоть, местные не заморочили с началом летоисчисления и все эти годы начинаются в первый день окончания зимнего солнцестояния.

Правда дальше пересчет уже без калькулятора в принципе не возможен, а его и нет. Есть, правда, какие-то пересчетные таблицы монаха Фуко. Почему так? Раньше, вроде, было двенадцать месяцев, почти как у нас, только дней в каждом было ровно 35, во всех, кроме последнего. Там было всего 15 и раз в восемь лет добавлялся шестнадцатый, високосный день, однако. Но астрономы с местными теологами посовещались и перешли на десятичную меру счета. С тех пор стало десять месяцев в году и ровно по сорок дней, и каждый восьмой год добавляется один день в зимнее солнцестояние, но он никак не считается и считается просто выходным от всего.

Такой всеобщий день безделья, в этот день никому нельзя работать – почему не знаю, шабат своего рода. Здесь раньше было двенадцать богов, а остался один Единый или Всевышний. То ли новый бог, то ли их всех бывший глава – непонятно мне пока все это, а Витоли и вовсе не в курсе совсем, неинтересно ему было это изучать.