Читать книгу "Две повести о любви - Эрих Хакль"

Мне она об этом ничего не рассказывала. Однако из разговоров, которые мать вела с соседями или знакомыми, я знал, что он сидит. В лагере, название которого никогда не упоминалось. В этом и не было необходимости — я знал, каких мы придерживались взглядов. Я, например, никогда не вступал в «Гитлерюгенд»[42]. Мать мне не разрешала. Однажды я получил письмо, в котором мне грозили репрессиями, если я в течение одной недели не появлюсь у них. Мне ничего другого не оставалось. Только я пришел, они организовали специальный наряд и тут же избили меня. Тогда я себе сказал, больше я в этом не участвую. Обойдетесь без меня!

Мать нацистам не симпатизировала, напротив, при каждой возможности она подпольно слушала радио, комментируя речи партийных бонз острыми замечаниями. Дядя Клеменс был единственным из семейства Фримелей, с кем она еще изредка контактировала. Он жил с женщиной, у которой была дочь от другого мужчины, ее звали Рели. В детстве я часто бывал у них, они жили в переулке недалеко от Эрдбергерштрассе, у них был детекторный приемник, они всегда были очень добры ко мне. Клеменс умел шутками отвлекать мою мать, когда она в очередной раз злилась на дедушку. Потом он сильно заболел. В молодости он занимался боксом и заработал серьезную травму ноги. Из-за хромоты его не призвали в вермахт, и он работал на почте. Я его знал как шутника и острослова. Его политические высказывания мне не запомнились. Наверняка его взгляды сложились под влиянием родительского дома, значит, он был социал-демократом, но не таким активным, как другие мужчины в семье. Может быть, мать узнала о свадьбе от него. Во всяком случае, она знала об этом.

Руди Фримель женится.

У меня слов не было.

Да, он женится на испанке, с которой у него уже есть ребенок.

Свадьба в концлагере, где другие только умирают.

А именно в блоке 24, не заочно, жена специально приедет, настоящий работник загса будет их регистрировать, и она проведет один день у нас в лагере. Ребенок наконец получит законного отца.

Иметь законного отца — тогда это было крайне важно.

Потом я услышала: мы сделаем ему свадебный подарок! Вышьем белую рубашку.

Однажды разнеслась весть: к нам сейчас придет испанка, гражданское лицо, она выходит замуж за Руди Фримеля. Вскоре ее ввел эсэсовец. Она выглядела именно так, как обычно представляют себе испанку: узкое лицо, черные волосы, черные глаза. На ней был темный костюм, под ним белая блузка. На голове — белая шляпка с цветами. Кто-то предложил ей стул, но она осталась стоять. Она была смущена и взволнована и не проронила ни слова. Вероятно, ей внушили, чтобы она с нами не разговаривала. Думаю, ее специально привели в контору, поскольку здесь лагерная жизнь особенно не была видна.

В комнатах допросов, там — да.

Потом пришел Фримель из мужского лагеря. Он был празднично одет, в костюме, туфлях и галстуке с вещевого склада СС. Они не обнялись. Оба стеснялись и не знали толком, где им встать. Даже у Квакернака был смущенный вид, и, чтобы скрыть свою неуверенность, он торопил с началом свадьбы. Ладно, пошли.

Я только сейчас узнала, что на церемонии присутствовали брат Фримеля, его отец и маленький сын. У нас в конторе я их, во всяком случае, не видела. Может, они ждали в городе или снаружи, перед бараком. А с другой стороны, трудно себе представить, чтобы целую семью оставили там стоять. Может, ждали за забором, перед домом коменданта лагеря.

Будучи писарем отдела СС, я имел пропуск, позволявший мне заходить на территорию лагеря без сопровождения часового. При мне всегда была толстая папка, набитая бумагами, чтобы производить должное впечатление при разных проверках. Так было и в этот день, радовавший прекрасной предвесенней погодой, словно созданной для такого случая. Я знал, что это день свадьбы, но не держал это в голове и вошел днем в ворота, не помню, во сколько точно, лагерь, во всяком случае, был довольно безлюден, и вдруг вижу, идет женщина с ребенком, я подумал, это должны быть они. Я ничего не сказал, она шла в сопровождении эсэсовца. Может, я что-то прошептал. Felicidades[43]. И погладил мальчика по голове, это я точно помню.

Вместо Квакернака, которого перевели в другое место, обязанности чиновника загса исполнял Кристан. Он позаботился о том, чтобы Руди своевременно появился перед своими родственниками. Мы были так взволнованы, словно это нам предстояло жениться, и толпились у окон, когда пара под руку продефилировала к выходу, а за ней проследовали отец и брат жениха, ребенок шел между ними. Завершали процессию Кристан и эсэсовец. В загсе города Аушвиц брак был вторично зарегистрирован, теперь по немецким законам. Через некоторое время вся свадебная процессия вернулась в наш отдел. Пока отец и брат прощались, Кристан послал начальника нашей конторы к капельмейстеру арестантской капеллы, чтобы они сыграли для новобрачных. Но, поскольку они не получили предварительного разрешения у коменданта лагеря, концерт не состоялся.

Три ошибки! Во-первых, это был испанец, тот, который женился. Он защищал Мадрид, потом бежал во Францию, там подцепил француженку и сделал ей ребенка. Потом его сцапали немцы и приволокли сюда. Когда ребенок стал постарше, а испанец все еще сидел в лагере, женщина начала требовать, чтобы он на ней женился. И направила господину рейхсфюреру СС лично свое прошение. Гиммлер возмутился: что за халатность в новой Европе! Немедленно жениться! Во-вторых, француженку тут же притащили в лагерь вместе с ребенком, где с испанца тем временем стянули арестантскую полосатую робу и засунули его в элегантный костюм, который лагерный капо собственноручно погладил в прачечной, на шею накинули галстук, прекрасно подобранный по цвету, и свадьбу можно было начинать. В-третьих, оркестр благополучно сыграл, правда, только после бракосочетания, когда новобрачных отправили в отдел криминалистической техники, чтобы сделать свадебные фотографии: она с букетиком гиацинтов и ребенком на руках, он с гордо выпяченной грудью. За ними шагала музыкальная капелла и играла что было мочи, несмотря на вопли эсэсовца с кухни, который страшно чертыхался: вместо того чтобы картошку чистить, в рабочее время музицируют! Ну я вам покажу! Мой суп стоит без картошки! Я вас всех в гробу видал… Дружки пытались его утихомирить: это ж приказ прямо из Берлина! А похлебку можно разок и без картошки на стол подать. Снимки новобрачных тем временем были готовы, а им самим разрешили удалиться в бордель, который для них освободили на одну ночь. На следующий день француженку выпроводили назад во Францию, а испанец в своей драной куртке опять пошел вкалывать. Зато всех эсэсовцев в лагере распирало от гордости: у нас в Аушвице можно даже жениться!

Лагерный бордель находился в блоке под номером 24, на втором этаже. Он состоял из восемнадцати камер, в которых выполняли свою работу двенадцать немецких и шесть польских проституток. Большинство женщин носило черный треугольник, они и раньше занимались проституцией. Но были и такие, которые вызвались исключительно от отчаяния. Еда была лучше, а по ночам мужчины приносили подарки. Был случай с одной семнадцатилетней девушкой, умолявшей начальника женского лагеря Биркенау, хаупштурмфюрера Гёслера, направить ее в бордель. Она еще ни разу не спала с мужчиной, но ради спасения своей жизни была готова на это. Гёслер был так растроган собственной жалостью, что распорядился перевести девушку на более легкую работу. Был еще другой случай. Один поляк, возвращаясь вечером после работы в барак, увидел в окне борделя свою жену, а до этого он даже не знал, что она тоже в лагере.