Читать книгу "Изобретение велосипеда - Юрий Козлов"

Лось топтал ватных куропаток и понимающе смотрел на Гектора.

— Гектор, милый! — Инна плакала, оглядывались прохожие. — Ну сегодня, только сегодня проводи меня, пожалуйста! Гектор, милый, понимаешь, я загадала, загадала, а что загадала, не скажу. Ты только проводи, проводи меня сегодня до самого дома, ладно? А потом всё. Потом ничего не будет. Я брошу трубку, если ты будешь звонить, я пересяду за другой стол, только сегодня проводи, слышишь?

— Успокойся ты! — разозлился Гектор. — Конечно, я тебя провожу. И при чём здесь сегодня? Я всегда буду тебя провожать, и ты это прекрасно знаешь…

— Нет, только сегодня, только сегодня! — Инна схватила его за рукав. — Только сегодня и до парадной! Не надо идти ко мне домой! Никаких нардов! Только до парадной и только сегодня!

Они перешли Невский и оказались на улице под названием Мытненская. Людей на улице мало: Мытненская — учрежденческая улица. Висят на стенах таблички с десятикратными сокращениями. Вылетел из подворотни мотоцикл, и Гектор снова вспомнил Алину Дивину — странную девушку, с которой он, сам не знал, увидится ещё или нет. А Инна совсем успокоилась. Гектор шёл рядом, держал её за руку, загадка исполнилась, а добровольно Гектор её провожает или нет — это Инну не волновало. Главное, вот он, рядом!

Когда они подошли к парадной, неожиданно грохнул наверху лифт, а потом остановился на первом этаже, и из него вышел Костя Благовещенский. В руках Костя держал огромнейший букет цветов.

— Привет! — сказал он. — Святое семейство в сборе, ха-ха!

31

Из школы Толик Ифигенин на всякий случай заскочил в райком. Рабочий день ещё не кончился. Машинистка Лидинька значительно сообщила, что заходил заведующий спрашивал, где Толик, она ответила, что поехал в школу, он сказал, что, как только приедет, пусть зайдёт к нему. Лидинька строила из себя бесконечно преданного друга. Когда Толик просил её что-нибудь отпечатать, она подходила к столу, наклонялась, якобы рассматривая бумаги, слегка касалась Толика грудью. Духами, лосьонами кремами, пудрой пахло от Лидиньки.

— Злился? — спросил Толик, застёгивая верхнюю пуговичку рубашки и приглаживая рукой волосы.

— Не поймёшь, — ответила, играя ресницами, Лидинька. — Он ведь у нас никогда не злится и не радуется… Не поймёшь…

Райком находился на солнечной стороне улицы, и впору было ходить по кабинетам в тёмных очках. Даже в сумрачные коридоры пробиралось солнце, словно вор, шарило там лучиками по сейфам.

Толик внимательно оглядел себя в зеркале и поднялся на второй этаж. На подоконниках мрачно зеленели фикусы. Толик постучал. Дверь неожиданно открыл сам заведующий. Был он в белой рубашке, пиджак висел на спинке стула. Пропустив Толика вперёд, заведующий закрыл за ним дверь, потом взял со стола пачку папирос, закурил и предложил Толику.

— Спасибо, — отказался Толик. — У меня сигареты…

Из окна Толик видел улицу. Там стояла бочка с квасом. Две очереди росли в сторону, как рога. В одной стояли кружечники, в другой — бидонщики.

— Зачем звал? — спросил Толик.

— Так просто, — ответил заведующий. — Садись…

Новый заведующий отделом учащейся молодёжи Александр Терещенко часто с грустью вспоминал родной завод «Электросила», где он работал учеником слесаря, потом слесарем, потом был бригадиром, потом освобождённым секретарём комитета комсомола. Заводскую жизнь он знал, потому что это была его жизнь, и, даже работая секретарём, часто приходил в цех, когда не хватало слесарей.

— Слушай, — спросил Терещенко у Толика. — Где ты такие замечательные рубашки достаёшь?

— Рубашки? — удивился Толик.

— Ага, — подтвердил Терещенко и потрогал Толика за воротник.

— Это испанская рубашка, — ответил Толик. — Я купил её у спекулянта за двадцать пять рублей… Осуждаешь?

— Нет, — сказал Терещенко. — Завидую…

— Лучше не завидуй, — сказал Толик. — Купишь одну такую рубашку, вторую захочется, потом брюки, в которых три года ходил, вдруг нравиться перестанут. Джинсов захочется. И пошло-поехало. Всю одежду придётся менять…

— Убедил, — сказал Терещенко. — Как там дела на школьном фронте? Без перемен?

— Я тут задумал статью в газету написать. Поехали завтра со мной на собрание в школу?

— А что там случилось? — спросил Терещенко.

— Всего-навсего прогул. Мальчик и девочка прогуляли три дня.

— И всё?

— Всё.

— Зачем же мне туда ехать? Я сам, когда в школа учился, с девочками прогуливал.

— На собрание писатель придёт. А потом, может, выступит.

— Ну и что он скажет? Что прогуливать нельзя? Что прогульщики бяки? Ай-яй-яй!

— Не так уж и важно, что он скажет, — ответил Толик. — Главное, что мы его привлекли, что мы с молодёжью работаем, воспитываем её. А я об этом в газете напишу.

— Бедные-бедные мальчик и девочка, — сказал Терещенко. — Попались они тебе под горячую руку. — Терещенко смотрел на Толика с недоумением. Впрочем, с первого дня своей работы в райкоме с недоумением смотрел он на инструктора Толика Ифигенина. Не мог до сих пор Терещенко определить своего отношения к Толику. И не только из-за этой его непонятной улыбки, из-за этих его энергичных выступлений на собраниях, когда вроде говорит Толик много и по делу, а если вдуматься, ничего не говорит, из-за этих его удивительных костюмов, рубашек с запонками: белоснежных, небесно-голубых, фламинго-розовых, из-за этих холёных, тщательно подпиленных пилочкой ногтей, из-за этой его предупредительной вежливости, которая в любую минуту могли обернуться грубой фамильярностью, если чувствовал Толик свою неуязвимость. Временами находила на Толика какая-то подкупающая искренность, голос его звенел, щёки его краснели, и казалось, никто так не радеет за дело и не переживает за него, как Толик. Эта искренность и сбивала с толку Терещенко.

— Ладно, — сказал Терещенко. — Писатель, газета — это прекрасно. Ну а мальчик с девочкой как?

— Что как? — спросил Толик.

— Не жалко тебе их? Одно дело — простое собрание, другое дело — газета. Ты же их на всю область прославишь. Верно, прогуливать плохо, только так ли уж сильно они провинились?

Толик растерялся.

— Но если так подходить к делу… И потом… Собрание-то живое будет. А заметка в любом случае дела не испортит. В крайнем случае, можно фамилии не указывать.

— Сам смотри, — сказал Терещенко. — Я же деталей не знаю…

— Странная позиция, — сказал Толик.

Терещенко пожал плечами.

— Понимаешь… По-моему, несерьёзно всё это. Мальчик, девочка прогуляли. Ну и что здесь такого?