Читать книгу "Источник счастья. Небо над бездной - Полина Дашкова"

— Я даже могу угадать кто, — Михаил Владимирович улыбнулсяпод марлевой маской. — В секретариате Фотиева, тут Тюльпанов.

— Тихо, тихо, не кричите, — Редькин испуганно вздрогнул,хотя Михаил Владимирович говорил шепотом, и за очередным взрывом хохота никтоих не мог услышать.

— Валя, неужели и вы трепещете перед горячим кавказцемКобой? Вот уж от вас не ожидал.

— Я не трепещу. Просто отдаю себе отчет, насколько онопасен. К сожалению или к счастью, я очень остро чувствую людей. Нечто вродесобачьего нюха на разные скрытые особенности. Это часть моей страннойпрофессии. Кстати, Коба вовсе не горячий. Он холодный, скользкий, как змея.Меняет кожу, подобно змее, и атакует внезапно. Укус его смертелен, противоядиенайти трудно. Будьте с ним осторожны.

Михаил Владимирович открыл рот, чтобы задать следующийвопрос, но голоса в операционной стихли, как по команде. Сестра Лена Седыхввезла больного на каталке. Следом вошел Бокий, в халате, в маске и бахилах.

Больной, Линицкий Вячеслав Юрьевич, поляк сорока восьми лет,поступил в хирургическое отделение сегодня утром в тяжелом состоянии.Предстояла операция по поводу прободения язвы желудка. Операция сама по себе несложная, но Линицкому был категорически противопоказан общий наркоз. Безоперации он мог умереть в течение ближайших суток. От наркоза мог умеретьмоментально, прямо на столе. Оба варианта не давали ему шансов. Правда, второйбыл менее мучительным.

Через час после того, как больной поступил в отделение,Михаилу Владимировичу позвонил Бокий. Линицкий служил в спецотделе, занималсязвукозаписывающими устройствами. Бокий очень дорожил им, как и прочими сотрудникамис хорошим техническим образованием. Выслушав профессора, Глеб Иванович сказал:

— Стало быть, шансов никаких? Терять нечего? Ну что ж. Вотон наконец, подходящий случай. Пусть начинают готовить его к операции. Вы тожеготовьтесь. Мы будем у вас через тридцать минут.

Профессор не стал задавать вопросов. Это обсуждалось ужедавно. Бокий буквально бредил этим. Гипноз вместо наркоза. Валя Редькин в ролианестезиолога.

Михаилу Владимировичу доводилось на фронте, во времяяпонской войны, ампутировать конечности и выковыривать осколки, используя вкачестве анестезии двести грамм спирта. Ему до сих пор в самых тяжелых кошмарахснились крики тех раненых, их безумные глаза. Чудовищная боль превращалачеловека в животное. Мало кто выдерживал. Теряли рассудок, погибали от болевогошока.

Однажды в походный лазарет принесли молоденького солдата,совсем мальчика, с очень сложными, множественными осколочными ранениями брюшнойполости. Нормальной анестезии не было. Спирт годился лишь для облегченияпредсмертных страданий. Оставалось смиренно ждать, когда мальчик заснет навеки.Явился священник, причастил, соборовал, а потом вдруг возник пожилой унтер,башкир. Он, скромно потупившись, предложил: «Дай-ка, доктор, я попробую егозаворожить. Авось заснет, ничего не почует, а ты осколки потихоньку вытащишь».

Склонившись над головой раненого, унтер принялся бормотатьчто-то, водить руками, и действительно скоро мальчик крепко заснул. Операцияпрошла успешно. Унтер исчез так же внезапно, как появился, только успел объяснить,что этому делу его обучила бабушка. Михаил Владимирович искал его, хотелзабрать к себе в лазарет, но так никогда больше не видел, а позже узнал, чтоунтер погиб в бою, на следующий день после той операции.

Между интеллигентным, отлично образованным Валей Редькиным итемным башкиром унтером, плохо говорившим по русски, не было ничего общего. Носейчас, как и тогда, оставалось только верить. Если бы в памяти МихаилаВладимировича не сохранился тот загадочный случай, поверить было бы значительнотруднее.

— Наркоз меня убьет, умоляю, не надо, — бормотал Линицкий. —Матка Боска, ксендза, позовите ксендза.

Он заплакал, заговорил по польски, чем вызвал недоумение увеселых зрителей. Особенно смутила их просьба позвать ксендза.

— Вячеслав, брось, ты большевик, атеист, верный воинреволюции, — попытался вразумить его один из присутствующих, молодой чекист поимени Григорий.

— Езус Мария, крест! Прошу, панове! Дайте хотя бы крест! —продолжал бормотать Линицкий.

Бокий быстро подошел, отстранил сестру, молодого чекиста,достал из кармана халата маленькое католическое распятие и поднес к лицубольного.

— Вот, смотри, Слава, я принес, так и думал, что тыпопросишь. Он будет здесь, с тобой. Ничего не бойся, держись.

Линицкий поцеловал крест, закрыл глаза, прошептал по польскислова молитвы, потом посмотрел на Бокия.

— Глеб, спасибо. Слушай, не давай им меня, Глеб. Я умру отнаркоза.

— Не умрешь. Я тебе обещаю. Наркоз будет совсем другой,безвредный. Валя тебе поможет уснуть. Главное, чтобы ты верил ему.

— Вале верю. Тебе верю, Глеб! О, Матка Боска, какая боль!Зачем их столько здесь? Тюльпанов и Гришка пусть уйдут!

— Что значит — пусть уйдут? — возмутился Тюльпанов. —Товарищи, объясните, что происходит? Ксендз, крест! Мы с вами вообще кто? Гденаходимся?

— Мы с вами люди, — сказал Валя и оглядел присутствующих, —находимся в операционной. Перед нами тяжелый больной. Посмотрел бы я на вас,товарищ Тюльпанов, в его положении. Ваш эмоциональный настрой мне мешает. Будупремного благодарен, если вы нас покинете.

— Я присоединяюсь к просьбе, — громко, жестко произнесМихаил Владимирович. — Это, собственно, даже не просьба, а требование. Пустьвсе лишние выйдут.

— Хорошо, Михаил Владимирович, как скажете, — Бокий кивнул,глаза его сощурились, он улыбался под марлевой маской, — товарищи, пожалуйста,покиньте операционную, не волнуйтесь, всю информацию о ходе операции выполучите. Будет работать фонограф.

— Позвольте, я не понимаю! По какому праву вы тутраспоряжаетесь? — Тюльпанов явно терял самообладание, голос его взлетел довизга. — Я должен присутствовать и буду присутствовать! На кой черт мне вашфонограф? Наверняка сломается в самый важный момент или запишется только трески шипение.

— Обижаете, — Бокий покачал головой, — всю нашу техническуючасть обижаете, и прежде всего Славу Линицкого. Это тем более неприятно итолько подтверждает, что вам следует выйти. Машинка — его оригинальнаяразработка, по надежности и качеству превосходит фонографы Эдисона и рекордерыБерлинера. Если бы не секретность, мы бы оформили патент, за это изобретениеможно получить огромные деньги в иностранной валюте.

— Хватит заговаривать мне зубы. Я должен видеть своимиглазами, слышать своими ушами! Я никуда не уйду!