Читать книгу "Роман в социальных сетях - Иван Зорин"

Ее сестра, Степанида Пчель, по утрам просыпалась с нездоровым румянцем, который не сходил с лица весь день. Поставив на плиту кастрюлю с парой яиц, она шла в ванну пудриться, пока не выкипала вся вода — тогда, выключив газ, она, застегиваясь на ходу, выскакивала на работу, не забывая сунуть в карман пудреницу. Степанида Пчель была мелким чиновником. Делать карьеру ей было поздно, да и глупо, как она считала, тратить оставшуюся жизнь ни на что. Работала она мало, старательно избегая просителей, которые вызывали у нее головную боль. Городок маленький — две улочки, убегавшие от площади с носовой платок, — и днем Степаниду Пчель часто видели в магазине одежды, где она долго выбирала платья, но, перемерив весь гардероб, так ничего и не покупала. «Ничего страшного, — оправдывала она свое отсутствие на работе, — все идет своим чередом, хоть бы меня и не было». Степанида Пчель была глубоко убеждена, что если распустить правительство, жизнь останется прежней, нисколько не поменявшись ни к лучшему, ни к худшему. Во взятках она не видела ничего дурного, однако разделяла тех, кто дают, и тех, кто берут. «Дают сильные, берут слабые, — говорила она. — Давать, значит покупать, брать значит продаваться». При этом Степанида Пчель и сама брала бы взятки хоть борзыми щенками, но ей не давали. На работе она перебирала бумажки, перекладывая их в строгой последовательности — из почтового ящика, куда приходили письма от населения, она относила их к начальству, через небольшой срок приносила к себе в кабинет, положив в папку справа, потом они постепенно перемещались налево, ближе к мусорному ведру, куда рано или поздно попадали. Заведенный порядок был незыблем, как ночь, и Степанида гордилась своей методичностью. О чиновниках она была невысокого мнения. «Отбери у нас кресло, и что останется? — говорила она, закрывшись одна в кабинете и вертясь перед зеркалом. — А человека незаурядного и в бане разглядишь».

Развлечений в городе было кот наплакал — крестины, похороны, пожар, и календарь в нем не наполнялся событиями, делая дни похожими, как галки. «Хоть бы сгорел, — умирая от скуки, косились местные на здание, в котором работала Степанида. — Или крышу ураганом снесло». Десятилетиями в городке ничего не происходило, и, чтобы не сойти с ума, жители, за неимением лучшего, стали привязывать свою жизнь к временам года. Ритмы их организма подстраивались под перемену погоды — зимой они ползали, как сонные мухи, зато летом колотились о жизнь, как о стекло. Из-за этой зависимости, движение на дорогах с холодами замирало, и только одинокий трамвай, бесстрашно громыхая по рельсам, пробивался от одной заснеженной остановки к другой, блуждая в сугробах, которые весной превращали его в корабль. Из всех чувств у горожан преобладала зависть. Они завидовали тому, кто купил гараж и тому, кто, продав, получил за него деньги, тому, кто женился и тому, кто развелся, бездетные завидовали многодетным, многодетные — одиноким, те, у кого к дождю ломили кости — тем, у кого на морозе слезились глаза, и все вместе — тем, кто уехал.

Степанида Пчель была натура противоречивая. Она ненавидела мужчин, но готова была у каждого повиснуть на шее, бросала курить, но на всякий случай держала в пудренице окурки. Ей уже не верилось, что новый день принесет что-то необычное и радостное, однако к вечеру, когда этого не случалось, она расстраивалась до слез. «Ну, вот опять», — точно девочка, кусала она тонкие губы, и в этом «ну, вот опять» проступала обида за еще один бесцельно прожитый день. Разобрав постель, Степанида долго не ложилась, ей не хотелось так бездарно заканчивать день, оттягивая сон, она втайне надеялась, что оставшиеся минуты принесут что-то необыкновенное, и засыпала лишь сломленная усталостью и разочарованием. Получив в распоряжение группу, Степанида Пчель сразу выпустила из поля зрения женскую половину, сосредоточившись на мужской, где первым ее внимание привлек Сидор Куляш.

«Сознание определяется сегодня не бытием, а информационным полем, — пел он свою старую песнь. — Мы переживаем эпоху, когда сознание отражает не бытие».

«Сознание отражает небытие, — спотыкалась Степанида Пчель, видя здесь глубокий смысл. — Сознание отражает небытие». Степанида перечитывала фразу до тех пор, пока у нее не слезились глаза, и она уже не могла понять, кто кого отражает: сознание небытие, или небытие — сознание. «Надо спросить у Зинаиды», — сначала решила она, но потом передумала — это значило бы обнаружить невежество, а главное, выдать свой интерес к мужчине.

— Мало тебя за нос водили? — говорила ей сестра за вечерним «дураком». — Пора бы уж поумнеть

— Как ты?

— А что у меня плохого? — подкидывала Зинаида червового короля. — Принимай, если не можешь побить. Вот так с мужиками и надо!

Степанида смотрела на ее выцветшие глаза, осунувшееся лицо и безуспешно вспоминала, когда в последний раз у Зинаиды был мужчина.

— А твой директор? — наконец вспомнила она.

— Что, директор? — вспыхнула сестра. — И почему мой, у него жена.

Директором ее школы был сухощавый, подтянутый москвич, покоривший ее сердце сразу после перевода в провинцию. Он писал плохие стихи, которые читал нараспев высоким заунывным голосом, далеко отставив ладони, и которые от этого становились еще хуже. Но любовь превращала их в божественные сонеты, и Зинаида Пчель восторженно аплодировала, когда после уроков они запирались в директорском кабинете. А потом они занимались любовью на столе посреди тетрадей с чернильными кляксами и классных журналов, так что на спине у нее отпечатывались отметки, по которым можно было проследить успеваемость ее учеников. Об их романе знал весь город, Зинаида Пчель ради директора бросила мужа, а он ради нее сделал предложение другой.

— У меня же несносный характер, — мял он в руках шляпу с высокой тульей, когда Зинаида однажды вечером пришла в его кабинет. — А тебя я слишком люблю, чтобы мучить, пусть лучше другая терпит.

Зинаиде хотелось разрыдаться, но вместо этого она расхохоталась:

— Не надо будет смывать чернила под душем.

Развернувшись на каблуках, она гордо выпрямила спину и хлопнула дверью, по которой сползла с другой стороны. С тех пор ее отношения с мужчинами как отрезало. Она перевела их в виртуальную плоскость, вполне удовлетворяясь тем, что поддевала их в группе. «Это тоже секс», — сказал бы Олег Держикрач, знай он всю подноготную. «Как и твоя психиатрия», — отрезала бы она, довольная, что ей палец в рот не клади.

Сидор Куляш настолько поразил воображение Степаниды Пчель, что стал являться во снах, как она решила, из того самого небытия, которое определяет сознание. Он был любезен, учтив, и говорил на языке, которого она не знала. «Ну и что, — просыпаясь, думала Степанида. — Соловья тоже не понимают, а слушают». Остальные мужчины в группе ее волновали меньше, «Иннокентий Скородум» казался ей слишком надменным, а Олег Держикрач чересчур заумным. Несмотря на гневные посты, которые она писала скорее от воспитания, чем от сердца, «Раскольников», с его историей несостоявшегося убийства, оставил Степаниду равнодушной, а больше всех ей не нравился Модест Одинаров, напоминавший ее бывшего мужа. «Такой же эгоист, — читала она его сообщения. — Кроме ребенка ничего не сделает, и то, как одолжение». Муж жил на соседней улице, будто на чужой планете. Женившись на Степаниде, он завидовал холостякам, провожая их взглядом, когда катил перед собой детскую коляску, а после развода стал завидовать аистам, вившим гнездо у него на крыше: «Вот бы и нам так — встретились, разлетелись, а не полжизни над птенцами трястись». Сначала он платил Степаниде алименты, раз в месяц торопливо выкладывая на комод смятые купюры, но, потеряв работу, совершенно исчез из виду, целыми днями просиживая с бутылкой.