Читать книгу "Зверь - Ане Риэль"

на себя, а остальное тело просто шло следом.

Иногда, еще в младенчестве, с ним случались припадки, подобные первому, сразу после рождения. Каждый раз Даника, затаив дыхание, молилась, чтобы все прошло. И все проходило. Через полгода стало казаться, что душа вроде бы нашла себе место в теле.

Бывало, Леон мог расплакаться, а Даника не понимала отчего. Он спокойно сидел и бесшумно плакал, показывая себе на ножки или на руку, а ямочки на щеках исчезали в слезах, как следы на песке исчезают под волнами. Она думала, это боли роста его мучают. Когда тело растет так быстро, оно и болеть должно сильнее обычного.

В эти минуты Даника была бессильна, и боль казалась еще хуже, чем обычно, оттого что это не ее собственная боль.

И еще отец. В редкие моменты игры с сыном Карл любил его подбрасывать и, казалось, как и малыш, не знал никаких границ. Даже когда он просто хотел убрать Леона с дороги, он отталкивал ребенка, как овцу или мешок с зерном. Даника попрекала Карла и винила в том, что Леон не научился управлять собой. Но Карл не желал ничего слушать. Он не видел проблемы.

Леон же воспринимал все удары без единого писка, в основном с улыбкой. Быстро и бесстрашно он вставал на ноги.

– Спокойнее, – сказал ей как-то Карл. – Ничего ведь не происходит. – Он только что закинул сына в сено на вершину обоза, к явному восторгу мальчика и недовольству его матери.

Даника сидела во дворе на скамейке в солнечных лучах и собиралась чесать вымытую и высохшую шерсть. Мирко в тот день не было. Ей хотелось, чтобы он играл с ребенком. Он никогда не переступал черту.

На мгновение Леон исчез за краем повозки. Потом показалась его взъерошенная голова, а вскоре она увидела, как он перевешивается через край и падает в гравий с громким ударом. Старая серая кобыла, запряженная в повозку, прекратила жевать и медленно обернулась на мальчишку в гравии. Потом повернула голову, опустила ее и продолжила трапезу с полузакрытыми глазами. Животные постепенно привыкли к ребенку, который, спотыкаясь, путался у них под ногами. Они научились, что при необходимости нужно подвинуться.

Даника не успела прийти Леону на помощь, а тот уже стоял и улыбался, протягивая руки Карлу: хотел, чтобы его снова подбросили. Карл отправил его в очередной полет, а Даника раздраженно фыркнула, с силой проводя щетками по шерсти.

Унаследованная от мамы и бабушки, работа с шерстью не приносила удовольствия. Даника взяла на себя эту обязанность, потому что ей нужен был повод уединяться в шерстяной комнатке. В старом закутке для осла царил благословенный покой. Размеренное чавканье и ворочание животных по другую сторону досок были ей приятны, она любила сидеть у прялки и слушать ее шум под ритмичные движения ногой. Сквозь окошко она видела горы на востоке, особенно красивые, когда солнце вставало позади них и создавало золотую кайму или днем освещало всевозможными цветами с юга и запада. Над ними было небо всех оттенков синего. И облака всех оттенков серого. Жалко только, что все время мешалась решетка.

На рассвете она больше всего любила сидеть на скамеечке около колокола, но с тех пор, как Карл стал жить с ней, она не осмеливалась, потому что не хотела, чтобы он раскрыл ее секрет. Тогда бы ему тоже захотелось там сидеть, и это бы все разрушило. Рассвет хотелось оставить себе.

Она редко вязала, к тому же продавать шерсть намного проще. Мама по-своему прославилась, когда занималась вязанием на заказ, и Даника не собиралась пробовать ничего подобного.

Еще дело в цветах. Она их видела не так, как все остальные. Стефан дразнился в детстве, когда она говорила, что в темно-карих глазах Йована есть все цвета радуги. Пришлось упростить высказывания, чтобы ее понимали. Коричневый – это коричневый. Трава зеленая, а небо голубое. Поначалу ее расстраивало, что она видит все многообразие оттенков, но никто ее не понимает, а со временем привыкла жить с этим в одиночку.

Только после смерти матери она стала гадать, могла ли мама видеть мир так же. Или папа. И теперь она думала, унаследовал ли Леон эту необычную способность. Ей очень этого хотелось. Ведь тогда можно показать малышу мир в цвете, поделиться. И вместе с тем Даника все больше беспокоилась о том, какие способности достались ее сыну.

Леон снова плюхнулся в гравий рядом с повозкой. Он улыбался.

– Вот видишь, этот парень все выдержит, он же силен как бык, – сказал Карл. – Надо взять его с собой на выставку животных.

Даника не понимала, сказал он это, чтобы ее подразнить или всерьез. Она разучилась считывать настроение мужа. Он ее все время раздражал.

– Ну да, чего ты только не придумаешь, – пробормотала она и посмотрела на свои щетки. Ей, может, и хотелось посидеть в комнатке в одиночестве, но оставлять Леона полностью под ответственность отца было боязно.

Карл проигнорировал явное недовольство жены и пошел подтянуть упряжь.

Когда Даника подняла глаза, Леон, пошатываясь, шел к ней с камнем в кулаке. В его зеленых глазах буйствовали краски. Сейчас они светились силой и гордостью.

Камень был очень большим.

Даника стала понимать, что ее сын способнее других малышей. Но в то же время ему не хватало чего-то, что было у остальных. А чего именно – непонятно. Когда ребенок снова и снова бился о какое-нибудь препятствие или тянул ручки к огню, Даника боялась, что ему недоставало ума. Поведение Леона ее беспокоило, иногда даже пугало. В моменты особенного отчаяния казалось, что им движет зло. Тогда она чувствовала себя худшей в мире матерью.

В следующее мгновение Леон уронил камень на ногу матери и воодушевленно захлопал в ладоши. Даника откинула щетки и схватилась за стопу. Та горела от боли, но ни один звук, кроме испуганного вдоха в момент удара, не сорвался с губ.

Леон в это время радостно уселся на землю рядом с ней. Он нашел один из мешочков с уже расчесанной шерстью, которые лежали на земле, и принялся гладить рукой.

– Мягко, – прошептал он и улыбнулся.

Карл посмотрел на них и покачал головой.

– Дурной парнишка, – сказал он. Потом подбежал к козлам, взял поводья и прищелкнул языком, чтобы лошадь тронулась.

Он не видел, что в душе его жена плакала, хотя глаза этого не выдавали.

«Ничего не понимает, – думала Даника. – А теперь еще и сын такой же».

Даника перестала гордиться сыном, остался только стыд. Не за силу, а за