Читать книгу "Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни - Александр Добровинский"

Шестого мая девяносто второго года я услышал по радио, что Марлен Дитрих не стало. Говорили, что она покончила жизнь самоубийством. Она не могла и не должна была стареть.

Поехать сразу в Париж я не мог, но вернулся туда осенью.

Бернар сильно постарел. Он потерял в волосах, прибавив в животике: привычный многокарманный жилет неестественно разрывался в окружности. Но он тут же меня узнал и улыбнулся, будто я так никогда из жизни кафе и не уходил.

– Кофе? Круассан?

А потом вдруг неожиданно разговор на «вы» оборвался:

– Ты все знаешь? Она умерла в мае.

Я кивнул. Мы оба вздохнули.

– Ты любил ее?

Я кивнул еще раз.

– Я тоже, – неожиданно прошептал Бернар, и я увидел в его глазах слезы. Как-то болезненно развернувшись, мой старый знакомый нелепо засеменил от меня прочь к стойке, туда, к кассе, за моим круассаном.

– Un café! Un croissant! – услышал я знакомый голос из моей юности еще раз.

Того кафе давно нет. Бернара я, естественно, больше не видел. Что стало с Франсуа – я не знаю. Что же касается той фотографии, то ей недавно исполнилось восемьдесят лет, и больше сорока из них она живет у меня.

Фотография женщины, которую я любил, ни разу не поцеловав.

Первая невеста

– Вечером мы поговорим за твою невесту, и не надо сразу хватать ее за все места до десерта, а то нам могут не дать штрудель. Поверь мине, твоему маминому брату от того же брака, я знаю все и даже больше про хватательные места, но у Левиной дочки – это что-то особенное. Их там много, а штруделя может быть мало. И вообще нам надо поговорить за приданое: я им такого мальчика веду!

– Дядя Фима! Вы о чем? Какое приданое? Я только перешел на второй курс в институте, и мне так нужно жениться, как вам найти гонококк на фонтане. Я вас очень люблю, дядя, но не снижайте градус моего душевного тепла до морозилки холодильника ЗИЛ. Мы уже договорились, или мне сделать отрыжку за столом, чтобы расстроить марьяж?

Удивительное дело: каждый год через неделю после начала моих каникул в Одессе я начинал разговаривать на местном диалекте, как будто дальше 14-й станции никогда не выезжал. Гены? Прирожденное актерское мастерство? Абсорбция? «Просто гениальность», – говорила мама и где-то была как всегда права.

– Саша, не делай мне мозг. Фима Раппопорт обещал привести московского жениха почти из Парижа, и тот таки да придет. Или он не любит своего не единственного дядю?

Это была очень состоятельная по местным и советским меркам семья подпольных дельцов. За огромным столом сидела группа еврейских «слоников» пополам с «бегемотиками» и с умилением смотрела то на меня, то на девушку Фаю в образе невесты. Я представил Фаечку без фуфаечки и дрогнул. Действительно, на одесский вкус начала семидесятых девушка была хороша. На мой московский испорченный ее было местами немножко много. Прежде всего у нее была грудь. Но какая! Это была гордость семьи и оперного театра, куда, по словам дедушки, она ходит каждый божий день. Думаю, что лифчик для моей суженой переделывали из украденных в летном училище парашютов, потому что советский ширпотреб такого размера не предусматривал. «Только бы не было танцев, – мучительно думал я про продолжение вечера. – Или это будет slow – и я просто из-за сисек не достану руками до талии; или это будет что-то быстрое – и тогда Фая разметет к едрене фене весь хрусталь и витрины в гостиной у Льва Марковича». Даже внушительных размеров нижний зад блекнул по сравнению с верхним передом. При этом Фая, как ни странно, обладала тонкой талией и потрясающими огромными бархатисто-шоколадными глазами. В совокупности красотка своей фигурой напоминала мне папины коллекционные песочные часы XVI века из семьи Медичи.

Традиция не обсуждать за ужином дела передалась от рыцарей короля Артура прямо в гостиную Рабиновичей, но первой задолго до горячего не выдержала бабушка Мирра:

– Фима, а шо твой племянник такой худой? Вы его кормите по праздникам? Если у вас плохо с деньгами, так и скажите: «Раппопорты пришли за приданым». Шобы у девочки не было иллюзорного взгляда на послесвадебные «туда-сюда».

Дядя предупреждал меня, что старая Мирра детство и молодость провела на Привозе, хорошо знала правила и этику негоцианства, согласно которым предлагаемый тебе «маршандиз» для начала нужно полностью и всесторонне обосрать. Однако Фима финансово стоял не хуже Рабиновичей и к перекрестному допросу был готов на хорошо и отлично:

– Александр – это гора мужских мышц, просто под пиджаком в брюках не очень видно, но на ощупь ваша семья сойдет с ума. А за деньги я скажу, шо я прямо как чувствовал, шо мы идем к бесприданнице, но перина с коллекцией клопов от вашей бабушки, Миррочка, вряд ли поведет нас на регистрацию брака. Даже если на ней ночевал Пушкин, когда был в Одессе один или с хозяйкой перины. Мы вот в семье собираем картины и бриллианты. Вы шо имеете сказать за Александра Сергеевича, Лева?

От имени следующего поколения в разговор вмешалась мама Белла.

– Скажите, Фима, всю Сашину школу Одесса знала его как за будущего гинеколога, ну в худшем варианте как за биолуха. Но я себе представить смогу под температурой в сорок один, что муж моей девочки приведет это невинное дитё в мир проституток с претензиями. Внук Рувима же пошел во ВГИК, чтоб он был жив и здоров. Он шо, собрался играть коммунистических рабочих и крестьян с этим лицом? Скажите уже что-нибудь, зачем вам молчать весь вечер, Фима? Вы шо, сегодня конкурент рыбы? Или как?

Это был удар ниже пояса. И правда, наперекор всем родственникам я поступил не на биофак в МГУ, а в институт кинематографии, причем на экономический факультет (что никого из многочисленных родственников не волновало, так как я был все равно заклеймен «артистом»), и после этого общесемейная драма продолжалась еще много лет. Однако страдающий, как вся семья, дядя всегда держал удар даже лучше черного тяжеловеса Кассиуса Клея на пике формы.

– Как трудно говорить с плохо информированным источником знаний, Белла! Саша, как знает вся Одесса и столица вашей и нашей родины – город-герой Москва, рано или поздно, но переедет к маме. И никуда-нибудь в Усть-Звездодуйск, а в Париж на улицу имени Елисейских полей. Франция признаёт наши дипломы врачей? Чтоб кто так жил, как она признаёт? А дебет и кредит признавать не надо. Это и так французские слова, хоть и близки нормальному еврейскому уху! Поэтому мальчик сделал все, как нужно. У вас есть вопросы к нашему ребенку, или мы поговорим за приданое и уже тихо уйдем с пониманием, шо зря пришли?

– А сколько вы хотите? – спросил гамлетовским полушепотом глава семейства Лев Маркович.

Принесли штрудель. Наступила тишина. Все ели.

– Миллион долларов и деньги там! – неожиданно выпалил дядя Фима.

Старая Мирра перестала жевать оставшимися зубами яблочный штрудель и довольно холодно спросила:

– Фима! А что, у твоего племянника золотые «бэйцим»?