Читать книгу "Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин"

Вот каковы будут последствия этой вроде бы победоносной войны.

Побочный эффект

Эволюция революции

Реформы Александра II во многих отношениях – социальном, экономическом, интеллектуальном – оздоровили жизнь страны, дали ей импульс к развитию. Но не все плоды великих преобразований были сладостны. Это сильное лекарство таило в себе смертельную опасность для государства – того, которое исторически сложилось в России. Причем побочный эффект оказался мощнее и долгосрочнее терапевтических успехов, поэтому он заслуживает внимательного изучения.

Пусть нескладная и неприглядная, но прочная конструкция, доселе преодолевавшая любые, в том числе очень суровые испытания, пошатнулась. Через полвека после крестьянского освобождения она рухнет.

Болезнью, погубившей империю, было общественное протестное движение, которое зародилось при Александре Николаевиче как прямое следствие его благотворных начинаний и со временем доэволюционировало до революции. Этот процесс был вызван не стечением случайных обстоятельств или планомерными усилиями неких антигосударственных сил. Он был совершенно естественным.

Если верно понимание архитектуры российского государства как изначально «ордынской», построенной в пятнадцатом веке по заветам великого Чингисхана, то прочность этого государства, как уже неоднократно говорилось, зиждется на четырех колоннах. Это предельная централизация власти; сакральность государства как наивысшей ценности; соответственно сакральность особы государя; подчиненность правовой системы.

В шестидесятые и семидесятые годы лучшие правительственные умы России, проводя в жизнь свои совершенно необходимые реформы, сохранили в неприкосновенности принцип гиперцентрализованного правления, но существенным образом ослабили три остальные опоры.

Целых сто лет монархия не решалась освободить крепостных, потому что опасалась крестьянского бунта и дворянского путча. Не произошло ни того, ни другого – потому что эмансипация напрямую не затрагивала фундамента российской государственности. Несравненно рискованней оказались другие преобразования, вызывавшие наверху гораздо меньшие опасения.

Прежде всего – судебная реформа, фактически учредившая новую форму власти, независимой (или мало зависимой) от исполнительной вертикали. Идея о том, что решение группы частных лиц, коллегии присяжных, может возобладать над волей государства и самого государя – как это произошло в 1878 году на процессе Веры Засулич – несла в себе смертельную опасность для самодержавной империи.

Реформа земского и городского самоуправления тоже была бомбой замедленного действия. Местные выборные органы создали параллельную структуру власти – пускай всего лишь хозяйственной, но ведь жизнь обычных людей в основном и состояла из хозяйственных забот. Население извечно казенной империи стало постепенно привыкать к тому, что избранные им представители способны решать разнообразные проблемы эффективнее и человечнее, чем назначенные сверху чиновники.

Но самую большую угрозу для государства несла в себе новация, никакой реформой не закрепленная: позволение устно и печатно обсуждать состояние дел в стране. Это была не свобода слова, а всего лишь гласность, но для империи, веками жестоко каравшей подданных за малейшее вольнодумное высказывание, и такое послабление превратилось в ящик Пандоры. Когда общество заговорило, снова заткнуть ему рот уже не могли никакие цензурные строгости. Под напором критики оказались и государство, и государь. А скоро выяснилось, что от словесной агрессии до физической дистанция совсем небольшая. Не прошло и десяти лет после отмены цензурных строгостей, и в царя полетели первые пули. Особа самодержца утратила свою сакральность. Деспот Николай спокойно разъезжал по своей столице без охраны, ему и в голову не приходило бояться покушения. Либеральному Александру пришлось со всех сторон окружить себя телохранителями (которые, как известно, его не уберегут).

Как же происходило движение от первых восторгов перед прогрессивностью нового царя, ради которого даже Герцен был готов «стереться», до ожесточения, ненависти и цареубийства?

Эволюция революционных настроений прошла через несколько этапов. Каждый был вполне закономерен и, с некоторыми отклонениями, происходит при всякой «революции сверху», осуществляемой после долгой несвободы.

Началось, разумеется, с эйфории, вызванной первыми либеральными актами нового царя: помилованиями, намеками на грядущие вольности, а более всего надеждами самого общества, уставшего от николаевского застоя.

Наглядней всего здесь перемена настроений того же Герцена, самого свободного, известного, авторитетного оппонента самодержавной власти. Голос Александра Ивановича стал особенно влиятелен после того, как созданный в 1857 году «Колокол» начал почти беспрепятственно циркулировать в России. Официально запрещенная газета продавалась с рук по десятикратной цене, лежала на столах у министров, ее читал сам император. В первом же номере Герцен изложил своего рода программу деяний, которые должно осуществить правительство: освободить крепостных, ввести гласность и отменить унизительную для человеческого достоинства практику телесных наказаний. «Я стыжусь, как малым мы готовы довольствоваться, – писал великий демократ, продолжая обращаться непосредственно к царю (в самодержавной России и не было смысла обращаться к кому-то другому). – Мы хотим вещей, в справедливости которых Вы так же мало сомневаетесь, как и все. На первый случай нам и этого довольно».

Номер «Колокола»

Верховная власть исполнила все три условия: пообещала освободить крестьян, ослабила цензуру и стала отменять порку. Герцен в восторге нарек императора Освободителем и провозгласил: «Ты победил, Галилеянин!». В статье говорилось: «Мы имеем дело уже не со случайным преемником Николая, – а с мощным деятелем, открывающим новую эру для России, он столько же наследник 14 декабря, как Николая. Он работает с нами – для великого будущего».

Однако этот медовый месяц скоро закончился, потому что эйфория долгой не бывает. При всякой «революции сверху» быстро выясняется, что правительство вовсе не собиралось заходить так далеко, как мечталось передовой части общества. Сталкиваются два непонимания, два взаимных негодования. Снизу кричат: «Сказали А, говорите и Б!» Сверху отвечают: «Посади свинью за стол, она и ноги на стол!» В результате правительство решает, что дало смутьянам слишком много воли, и пытается отыграть обратно. Прогрессисты разочаровываются во вчера еще обожаемом Освободителе и переходят в оппозицию. При этом в правящих кругах происходит разделение на либералов, добивающихся продолжения реформ, и «охранителей», которые указывают на опасность этого курса. Общество тоже делится на умеренных и радикалов, причем последние еще и начинают соревноваться между собой в радикальности.