Читать книгу "Бог тревоги - Антон Секисов"

Конечно, следовало как можно скорее бежать к врачу. Но меня объяли тоска и бессилие и энергии хватило только на то, чтобы на время закрыться в ванной от не дававшего мне прохода ребенка. Теперь он ломился в дверь, судя по звуку, пытаясь проломить ее средневековым стенобитным орудием. Я вспомнил, что однажды уже оказался в похожей ситуации: анализы были тревожными, увеличилась печень и мне назначили срочный визит к гематологу. Я спросил у соседки, что может означать увеличение печени, и та, пожав плечами, сказала, что это, скорее всего, лейкемия, ничего не поделаешь, но говорят, от нее помогает морковный сок. До визита к врачу я потратил все сбережения на соковыжималку. Купил пять килограммов моркови, выжал и выпил. Через пару дней оказалось, что все анализы пришли в норму, разве только слегка порыжела кожа, но это был не смертельно опасный симптом.

Так что теперь я решил повторить тот же фокус; к счастью, соковыжималка у Лиды была, и весь вечер я пил морковный сок до тех пор, пока у меня не покраснело лицо и не зачесалась кожа.

* * *

В это же время мне написал доцент СПбГУ — тот, что давал отпор древним индийским богам, заманивавшим его в свои сети интернет-порно. Он знал о моей ситуации, о моей, как он написал, «бабе с прицепом», и звал нас погостить за город вместе с детьми. Он жил в Комарове вместе с женой и своей двойней, сворой собак и кошек и еще одной то ли крысой, то ли шиншиллой.

Свежий воздух оказывает целебный эффект, а свежий воздух Комарова был хорошо известен. Это сочетание моря и сосен проймет даже самого нечуткого ни к чему, полностью равнодушного к природе человека. Помимо воли заставит его время от времени зачарованно бормотать что-нибудь вроде: н-да-а-а, воздух…

Хороший воздух плюс морковный сок сокрушат любую болезнь, надо только дать время. От врачей толку нет: Лида рассказывала, что в Петербурге в частную клинику можно устроиться и без диплома — никому и в голову не придет его проверять. А что творится в государственных поликлиниках, страшно даже себе представить.

Лиде идея с дачей понравилась — в маленьком пространстве квартиры ей было трудно справляться со своими разнонаправленными детьми. Никиту и Диму нужно было по-разному, но при этом одновременно развлекать, крутить педали и жонглировать. Вслушиваться в Димину отвлеченную тусклую болтовню, в которой фэнтезийный мир мешался с миром условно реальным. И в это же время — тормошить Никиту, требующего вознести его к потолку, бороться с ним, качать, швырять по разным углам, боксировать. Чересчур избалованные, они кривлялись и издавали ежесекундный ор и писк, даже если все шло по благоприятному для них сценарию. Если же их требования не получали мгновенного удовлетворения, они принимались корчиться на ковре, как те самые заключенные, приговоренные к смертельной инъекции. Но только вместо предсмертного, чуть слышного хрипа они издавали звериный, продиравший до самых кишок вой изголодавшейся волчьей стаи.

Лида убеждала меня, что на природе они ведут себя гораздо спокойнее. Но я подозревал, что дело было не в близости к хтоническим силам, не в строгости северных длинных сосен, смирявших детей, а просто в ее пассивности, слабости, неумении твердо поставить себя. На детей Лида всегда глядела с обеспокоенным глуповатым видом, как будто ей нужно было объяснить им что-то такое, чего она и сама не в силах понять.

Я же не мог надавить на них из-за шаткости своего положения. А вот деду они подчинялись неукоснительно. Я пока еще не познакомился с ним, но, судя по постоянным вопросам Никиты о месте крещения, он смирял их хорошо проверенным способом — страхом Божиим, а может, прибегал и к помощи розог.

* * *

До Комарова мы заказали такси — Лида категорически отказывалась от электрички: возможно, она находилась в плену старых стереотипов о том, что в них ездят цыгане, пьяницы и бомжи, а я не тот спутник, который сумеет обезопасить ее и детей в непредвиденных случаях. Либо, напротив, пеклась о спокойствии других пассажиров.

С таксистом нам сильно не повезло. У него зависал навигатор, а без навигатора он не мог отличить площадь Искусств от Девяткина. Но при этом таксист уверенно продолжал ехать вперед, куда глядели глаза, полагаясь, видимо, только на милость некоего киргизского божества, покровителя путников.

Он проехал мимо дачи доцента и повез к заповедной зоне, Щучьему озеру, вез бы и дальше, в дремучий лес, но там был шлагбаум, тупик, и нам удалось, воспользовавшись заминкой, уговорить его перезагрузить навигатор.

На обратном пути к поселку я заметил краешек Комаровского кладбища. Мелькнул один только черный дореволюционный обелиск, но от его вида я почувствовал вялую дурноту. Меня на мгновение повело, и я машинально достал из рюкзака термос с морковным соком. Сделал пару больших глотков, усилием воли заставил себя сконцентрироваться на морковном соке, его консистенции. Я выпил уже столько морковного сока, что на меня с вожделением должны были взглядывать кролики. Я представил себе двух белых крольчат, которые в упор таращатся на меня, сидя на холмике. От этого сделалось только хуже — все-таки есть что-то особенно жуткое в их неподвижных красных глазах, длинных ушах и огромных зубах, способных насквозь прокусить руку.

Из-за мыслей о кроликах я упустил момент, когда поездка закончилась и начался спор между таксистом и Лидой. Таксист, оказалось, просто не знал русского слова «поворот», и мы снова проехали мимо дачи доцента. Пришлось возвращаться пешком.

Нужно было пройти метров пятьдесят, но путь оказался долгим из-за Лидиных бесхитростных размышлений, каковые обычно следуют после фразы «Я не расист, но…».

* * *

Дача доцента стояла за полуупавшим забором, недалеко от залива, это был небольшой деревянный дом, покрашенный в нежно-голубой цвет неповторимого советского оттенка. На втором этаже были видовые окна, с такими окнами я бы, пожалуй, только и делал, что сидел и смотрел или стоял и смотрел на то, как молочно-серая пена накатывает на берег. Но видовой этаж доцент использовал максимально бездарно — он был до потолка забит книгами, стопками пыльных папок, ссохшимися газетами.

Семья доцента в полном составе ждала нас возле крыльца, по колено в снегу. Приветствие и знакомство сопровождались приличествовавшими случаю неловкостями при перекрестных рукопожатиях и объятиях, смущенными или даже нервными смешками, призывами как можно скорее согреваться, заходить в дом. Я переобулся в высокие валенки и тулуп, выпил предложенную рюмку ячменного самогона, и сейчас мы, мужчины, должны были заняться костром, женщины мясом и овощами, дети хватанием друг друга за части тел, криками, бегом, падениями и надрывным плачем.

Пройдясь по комнатам, я заглянул на веранду, переоборудованную в кабинет с антикварным дубовым столом. На нем стоял древний ноутбук, шумный и пыльный. За окном во все стороны простирался сосновый лес, и вокруг была мертвая тишина, в которую, как пылесосом, затягивало и визги детей, и гул от иногда проезжавших электричек. Вдалеке виднелись редкие, такие же старые, чуть наклоненные временем, но еще крепкие писательские и профессорские дачи, на которых до сих пор во множестве сидели старые литераторы, профессура, вдохновенно и неторопливо наводнявшая пустые листы письменами, пытаясь отсрочить или вовсе перехитрить маразм и деменцию.