Читать книгу "Перстень Иуды - Сергей Куликов"

– Вот именно! Вы предвосхитили то, к чему я веду нашу приятную и в высшей мере поучительную беседу… Не считая очень узкой категории книжных червей – всяких архивариусов, профессоров истории и прочей скучной и высушенной публики, все остальные люди получают впечатления о прошлом из книг, картин, поэм… То есть питаются плодами интерпретации, которые готовят для них писатели, художники и эти… Поэты! Я лично стал жертвой старика Гёте: он нарисовал мой портрет, придумал этот вычурный наряд, который я теперь вынужден носить, чтобы не нарушать естественность восприятия… «Камзол из кармазина с золотой ниткой, петушиное перо…» Бр-р-р… Я предпочитаю более простой, естественный образ, хотя он многих отпугивает…

Незнакомец откашлялся.

– Да и всю остальную ерунду он придумал: я вовсе не скандалил в Вальпургиеву ночь и уж, конечно, не соблазнял старуху-ведьму, тьфу… И не направлял руку Фауста в поединке: его противник был пьян и по собственной неловкости напоролся на шпагу… Кстати, сам старичок Йоган ни словом не обмолвился о моем подарке: все-таки в 70 лет крутить бурный роман с 17-летней красоткой Ульрикой он вряд ли сумел бы без моей помощи! Я уж не говорю о такой банальности, как бессмертие, которое он попросил во-вторую очередь и немедленно получил! Иными словами, гонорар был безупречен, а вот к поэме у меня имеются некоторые претензии… Впрочем, я готов не мелочиться! Но как быть с сотнями миллионов остальных человеческих существ, которые вводятся в заблуждение представителями художественной богемы? И, в частности, по предмету нашей беседы!

– О любви к Нему? Вы это имеете в виду?

– Именно это, граф, именно это! Ведь не кто иной, как эти «любящие» люди отправили Его на крест, это исторический и совершенно непреложный факт, коему я сам являлся очевидцем! А перед казнью жестоко мучили и избивали! Художники, правда, внесли немало путаницы в изучение истории, но наглядности изображения у них не отнимешь… Посмотрите, какие рожи изобразил Матиас Грюневальд в «Бичевании Христа»: тут и человек-крыса, и просто дегенеративные ублюдки – дети пьяных ночей… Если все это есть выражение любви, то тогда я не знаю, что такое выражение ненависти и злобы!

– Боюсь, не вам говорить о ненависти и злобе… А тем более о любви…

– Ну, отчего же…

Незваный гость улыбнулся и улыбка вышла зловещей, как и весь его облик.

– Это две стороны одной медали… Но в нашем случае Любовь появилась уже тогда, когда все было кончено и Его, мертвого, сняли с креста. И появляется она тоже благодаря стараниям живописцев! Некоторые изображали торжественное отпевание на фоне всеобщей скорби: тут и верные ученики, и монахи, и дамы в таких дорогих нарядах, какие могли носить только жены первосвященника Каифы и прокуратора Пилата, если бы они у них были… Я спросил Корнелиуса: неужели ты думаешь, что казненного преступника, а именно преступником считался Он в тот момент, торжественно отпевали дамы высшего общества? И что это происходило публично, при свете дня и большом скоплении народа? Но ведь это глупость чистой воды!

Визитер досадливо махнул рукой.

– Но он не стал меня слушать. Может оттого, что я явился к нему по-свойски, без этого костюма и грима… Бедняга побледнел, затрясся, принялся креститься и читать молитву…

– Немудрено, – пробормотал граф.

– Другие художники были более реалистичны: несколько учеников, крадучись в ночи, уносят тело с места казни… Это более логично и похоже на правду, особенно для тех, кто не знает, как обстояло дело в действительности. А на самом деле было еще хуже: никакой торжественности, ночь, и бездыханное тело нес всего один человек. Один-единственный – Иосиф из Аримафеи!

– И что же?

– Ничего. Это подтверждает отсутствие всеобщей любви к Нему. Зато теперь у него тысячи и тысячи верующих. О чем это говорит? Только о лицемерии и ханжестве! Этот перстень – испытание всего человеческого рода. И я слежу, как он идет по векам, переходит из рук в руки, как действует на слабых людишек… А сильные ему почему-то не попадались. Либо попадались, но он оказывался сильнее… Хотя вы служили ему по доброй воле, оттого я вас и выделил из общей массы живых организмов…

Незваный гость вдруг беспокойно зашевелился.

– Однако уже рассветает… А эти писаки придумали про петушиные крики не совсем безосновательно… Жалко, не пришлось договорить… Только послушайтесь моего совета, граф, чтобы избежать искупительной жертвы, которой сие колечко от вас обязательно потребует, передарите вы его кому-нибудь… Только объясните все как есть, чтобы он сознательно дар сей принял… Тогда умрете в своей постели, а не под колесами кареты, или на рогах у быка, или под ножом убийцы…

Граф вскочил. В комнате никого не было, в окна струился серый рассвет. Приснилось?!

Он зажег свечи и тщательно осмотрел пол, надеясь, что ничего не найдет и можно будет успокоиться. Но нашел. В центре, там где стоял незваный гость, на паркете обнаружились разводы сажи. Нечеткие, но достаточно ясные следы. Похожие на большие копыта, только без подков. От них пахло гарью.

Часть четвертая

Повеса Бояров

Глава 1

Наследственный перстень
1833 г. Рязань – Санкт-Петербург

– Пашенька, Пашенька, сыночек!.. – взволнованно вскричала Варвара Васильевна. – Зайди ко мне скорее!..

– Что стряслось-то, маменька? – в комнату с низкими сводчатыми потолками, инстинктивно наклонив голову, вошел высокий, голубоглазый блондин. Недавно ему исполнилось двадцать два года.

– Сядь, сядь скорее! – женщина со злыми глазами и сложенным тугим бантиком ртом пребывала в состоянии крайнего возбуждения. – Ты помнишь, что мне на той недели снилось? Я ж тебе говорила!

– Да вам, маменька, все время что-то снится. Разве ж упомнишь?

– Нет, Пашенька, то сон в руку был. Листья мне снились. Так это падают, падают. А я их ловлю…

Она выглядела гораздо старше своих лет: плоть и кожа висели на костях, как платье на вешалке.

– Ну, и что с того-то?

– А то, что вот письмо я получила. От старшего брата Василия. Он нынче в Петербург перебрался. Богат, влиятелен, ну, да ты знаешь…

– Ну, и что с того? – вяло повторил Паша. Щеки у него были румяными, как говорится – кровь с молоком.

– И два года назад вон вам писал. Только что изменилось-то?

Варвара Васильевна замахала руками.

– Нет, то совсем другое письмо было – просто о жизни, мы ведь лет двадцать не виделись. У него тогда дочь умерла, вот вся родня и съехалась. А это письмо не простое, важное! Не зря мне листья снились…

Варвара Васильевна показала сыну лист хорошей гербовой бумаги, исписанный крупными неровными буквами.

– Слушай, что тут написано. Внимательно слушай…

– Да слушаю я, слушаю, читайте уж…

– «За последние годы я сильно сдал, постарел и чувствую, что силы уходят, – хорошо поставленным голосом начала читать Варвара Васильевна. – Более всего, сестра, печалюсь, что нет продолжателей рода Опаловых. Покинула нас Маша, один остался. Друзья-приятели не в счет. Этим только бы от моих достатков отщипнуть кусок пожирнее. Опостылели все… Пишу воспоминания о своей жизни, но что толку, если передать их некому…»