Читать книгу "Перстень Иуды - Сергей Куликов"

– Ну, так слушай граф. Дочь твоя Мария руки на себя наложила. Уж и девять дней отслужили мы всей обителью.

Ноги Опалова словно ватными сделались. Он опустился прямо на каменный пол и беззвучно зашамкал губами, точно рыба, извлеченная из воды.

Все остальное он помнил как в тумане. Суету монахинь вокруг себя, сбивчивые рассказы настоятельницы. Его водили к местному погосту, за оградой которого указали одинокую свежую могилу без креста. Он не плакал, не кричал. Все было как в тумане. Он не понимал, что все это значит, почему такое случилось. Не хотел, просто не мог поверить, что его Машеньки больше нет.

В обители он провел три дня и только по дороге назад стал постепенно осознавать всю меру своей трагедии. Теперь он знал, что за его смертный грех предательства расплатилась дочь, Машенька. И вот теперь ее нет, а он жив и куда-то, зачем-то едет на почтовых.

Маша хотела попасть в первый попавшийся монастырь, подальше от дома. Вот и оказалась в Саввино-Старожевской обители. Здесь и исповедовалась, признаваясь в своем грехе. Она подозревала Василия Васильевича в гибели возлюбленного, а винила себя в непростительной откровенности с отцом. Ее успокаивали, увещевали. Когда, казалось, девушка пришла в себя, заставили отцу написать, о себе сообщить. И все вроде бы успокаиваться стало, когда вдруг две монашки обнаружили ее в сарае с петлей на шее… Графу, как положено, отписали, но тот был уже в пути…

Приехав домой, граф, не говоря никому ни слова, тотчас заперся в своем кабинете, а наутро вышел опрятно одетым, строгим, спокойным и велел подавать завтрак. На мизинце левой руки красовался красивый серебряный перстень с львиной головой и мрачным черным камнем. Весь день к нему прибывали соседи и знакомые. Встречал он их вежливо, но холодно, и на все вопросы отвечал кратко, без тени боли и тоски:

– Мария Васильевна умерла в монастыре от горячки. Там и похоронена.

Визитеры начинали охать да ахать, выражать свое соболезнование, но, видя холодность и нетерпение хозяина, спешили откланяться. По Москве поползли слухи. Одни говорили, что граф слегка помутился разумом, другие – что он что-то скрывает, третьи уверяли, будто Маша убежала с французским офицером, а Василию Васильевичу стыдно в этом признаться. Отголоски вздорных сплетен доходили до графа. Он лишь хмурился и презрительно улыбался. А в августе, быстро собравшись, уехал куда-то, ни с кем не простившись. Потом уже стало ясно: граф Опалов переехал в Петербург вместе со своей челядью. На постоянное жительство.

Здесь граф ударился во все тяжкие: играл в карты, кутил с женщинами, устраивал лихие оргии с цыганами. И был удивительно удачлив во всех своих начинаниях. На пальце его всегда блестел затейливый перстень с черным камнем, иногда он трогал его, поглаживал, проворачивал… Злые языки говорили, что это подарок дьявола, который и приносит графу удачу.

А как-то утром, возвращаясь после очередного загула, опухший и похмельный, остановил он экипаж на горбатом мосту и бросил окаянное колечко прямо в Мойку, только булькнуло оно и исчезло в черной воде на веки вечные… То есть, это Василий Васильевич так подумал. Вернулся домой, два дня отсыпался, потом до вечера парился в баньке, постригся, побрился, поужинал на трезвую голову да рано лег спать. А на другой день объявил удивленным домашним, что начинает новую, праведную жизнь.

– И правильно, батюшка, – обрадовался Петр. – А то что ж выходит: в белокаменной по-одному жили, а в Питере – как под откос понеслись…

Маланья тоже радостно всплеснула натруженными руками:

– А я утречком на рынке рыбу купила, почистила, разделала, а внутри перстенек, что вы давеча потеряли! Не иначе – знак одобрения благих намерений!

И, улыбаясь, вручила остолбеневшему Василию Васильевичу выброшенный перстень… В черном камне играли красноватые отблески, львиная морда довольно улыбалась.

– Не так легко от меня избавиться! – как будто рыкнул лев. Наверное, действительно рыкнул, потому что Тихон и Петр закрутили головами.

– Гром, что ли?

Граф вздохнул, вернулся в свои покои и до вечера пил малиновую настойку. В результате напился до чертиков. В буквальном смысле слова, потому что в ту же ночь к нему явился странно наряженный незнакомец: в облегающем камзоле, накидке, шляпе с петушиным пером и при шпаге с выгнутым эфесом. У него был крючковатый нос и ярко блестящие, как будто горящие огнем, глаза. Вначале Опалов подумал, что видит сон, но потом понял, что нет – он сидит на постели, а незнакомец стоит посередине комнаты и ждет, пока он окончательно проснется.

– Вы кто такой, сударь? – спросил граф. Он почему-то не испугался и не полез под подушку, где лежал маленький двуствольный пистолет. Возможно, оттого, что перстень на безымянном пальце придавал ему уверенность и силу.

На худом страшноватом лице непрошеного гостя появилась легкая улыбка.

– Я создатель вашего магического кольца, – хрипловатым баритоном произнес он и учтиво поклонился. – Это я подарил его Иуде.

– Значит, вы…

Незваный гость предостерегающе поднял руку.

– Не надо произносить этого слова! Оно носит презрительный оттенок и портит репутацию. Отпетых злодеев чтут и относятся к ним вполне уважительно, но на мое имя реагируют совершенно по-другому. Вот вам несомненная несправедливость бытия… Для удобства можете звать меня… скажем, бароном!

Графу столь наглое присвоение титула показалось оскорбительным.

– Это уловка, чтобы люди ничего не знали о вас и легче попадались в расставленные сети!

– Помилуйте, такое невозможно. Люди знают о тех, в кого верят! И если они ходят в храмы, а следовательно, верят в одну сторону, то обязательно должны верить и в другую! Независимо от того, любят они меня или нет!

– Да, любят, как вы изволили заметить, действительно только «одну сторону», – злорадно произнес граф.

– Его вовсе не так любили, как принято считать. Тем более что с веками, я уже не говорю о тысячелетиях, интерпретация этой любви кардинально менялась…

– Как это может быть?

– Очень просто. Сколь длительный исторический период может охватить человеческая память? Я имею в виду память простого смертного. Вот вы, например, какой временной отрезок помните?

– Ну… Лет с пяти-шести…

– Значит, немногим более полувека? Прямо скажем, это ничтожно мало! Конечно, триста или пятьсот лет – тоже не срок, но все-таки, помня события половины тысячелетия, можно хоть как-то ориентироваться в истории… А пятьдесят лет… Откуда же вы берете представления о взаимоотношениях Антония и Клеопатры? Или о восстании Спартака? Кстати, того финикийца звали совсем по-другому, к тому же он грек, просто занимался в финикийской школе гладиаторов. Впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения… Откуда вы знаете о совсем недавних событиях: тридцатилетней войне, открытии Америки, французской революции?

– Ну, есть же исторические источники, документы, рукописи, книги…