Читать книгу "Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках - Кадзуо Исигуро"

— Да.

— И как ваша жена ко всему этому относится? То есть это ведь совсем недешево. На эти деньги она могла бы не одну пару туфель себе купить.

— Она согласна. Собственно, это и была ее идея, с самого начала. А вот кто из нас сейчас считает ворон?

— Ах ты боже мой. Игрок из меня все же никудышный. Не хочу совать нос не в свои дела, но скажите: а она часто вас навещает?

— На самом деле не приходила ни разу. Но так уж мы договорились, еще раньше.

— Да?

Линди выглядела озадаченной, поэтому я добавил:

— Это может показаться странным, понимаю, но мы оба так решили.

— Так-так. — Помолчав, Линди сказала: — И что, получается, что вас никто здесь не навещает?

— Почему же? Посетители бывают. Вот как раз сегодня утром приходил один. Музыкант, с которым мы вместе работали.

— Да? Отлично. Знаете, дорогуша, я сроду не была уверена, как именно ходят эти слоны. Если я что-то напутаю, вы мне подскажете, хорошо? Жульничать не в моих правилах.

— Конечно. — Я продолжил: — Приятель, который сегодня ко мне приходил, сообщил мне одну новость. Немного странную. Из-за совпадения.

— И что?

— Несколько лет назад в Сан-Диего мы оба знавали одного парня-саксофониста по имени Джейк Марвелл. Может, вы о нем слышали. Он теперь в люди выбился. А тогда, во времена нашего знакомства, он ничего из себя не представлял. Пройдоха из пройдох. Умел, что называется, очки втереть. Держать инструмент толком не научился: вечно пальцы у него в клапанах вязли. Недавно слышал его — и не один раз, так он вперед ни чуточки не продвинулся. Но ему здорово повезло, и теперь он пошел в гору. Клянусь вам, лучше, чем прежде, играть он не стал — ну ни на кончик мизинца. А что за новость, угадаете? Этот самый Джейк Марвелл завтра получает солидную музыкальную премию — прямо здесь, в этом отеле. Назван джазменом года. Ну не дикость ли, а? Сколько вокруг талантливых саксофонистов, а награду решили вручить Джейку! Я заставил себя умолкнуть и, оторвавшись от шахматной доски, со смешком более примирительным тоном добавил:

— Что ж тут поделаешь?

Линди сидела выпрямившись и не сводила с меня глаз:

— Скверно, скверно. А этот Джейк, вы говорите, полное ничтожество?

— Простите, но тут мое дело сторона. Хотят вручить премию Джейку, так почему бы и не вручить?

— Но если он никуда не годится…

— Другие ничем не лучше. Я просто так говорю. Извините, но лучше пропустить мои слова мимо ушей.

— Ах да, кстати, я вспомнила. Вы принесли с собой свои записи?

Я показал на компакт-диск, лежавший рядом со мной на диване:

— Не знаю, будет ли вам это интересно. Слушать вовсе не обязательно…

— О нет, обязательно — и очень даже. Дайте-ка взглянуть.

Я передал Линди компакт-диск:

— С этими ребятами я играл в Пасадене. В основном стандарты — старый свинг, немного босановы. Ничего особенного, я принес только потому, что вы просили.

Линди, изучая коробку компакт-диска, поднесла ее близко к глазам, потом отодвинула подальше.

— Это вы на снимке? — Она снова приблизила коробку к глазам. — Мне, знаете ли, любопытно, как вы выглядите. Или, точнее сказать, как выглядели.

— Я там второй справа. В гавайской рубашке. Держу гладильную доску.

— Вот этот? — Линди впилась взглядом в компакт-диск, потом взглянула на меня. — Ого, да вы просто милашка. — Но произнесла она это вяло — голосом, лишенным убедительности. Мне даже послышалась в нем нотка жалости. Впрочем, она тут же поправилась: — О'кей, давайте же послушаем!

Когда она двинулась к «Банту и Олуфсену», я сказал:

— Девятая дорожка. «Ты рядом»[37]. Там я солирую.

— Итак, слушаем «Ты рядом».

Я остановил выбор на этой дорожке после некоторого раздумья. Музыканты в том составе были перворазрядные. По отдельности каждый из нас питал более дерзкие амбиции, но объединились мы с вполне сознательной целью исполнять качественный ходовой материал, какой требуется публике за ужином. Наша трактовка песни «Ты рядом» — а в ней мой саксофон от начала и до конца ведет главную партию — отстояла не очень-то далеко от епархии Тони Гарднера, однако я всегда искренне ею гордился.

Вы, быть может, думаете, что эту песню уже исполняли на все возможные лады. Что ж, послушайте нашу запись. Послушайте, скажем, второй припев. Или хотя бы тот момент, когда мы заканчиваем бридж, и ансамбль переходит от полууменьшенного септаккорда третьей ступени к малому мажорному септаккорду шестой ступени с пониженной ноной, и я иду вверх интервалами, которые и сыграть-то вроде невозможно, а потом держу светлую, нежнейшую ноту си-бемоль. Думаю, там есть оттенки, выражающие страстное желание и печаль, какие вам вряд ли до того приходилось встречать.

Так что можно сказать, я не сомневался, что эту запись Линди одобрит. И первые две-три минуты казалось, что она ей нравится. Загрузив компакт-диск, она не села на диван, а, как и в прошлый раз, когда ставила запись мужа, принялась мечтательно раскачиваться под медленный размеренный ритм. Но потом ее движения перестали вторить ритму, и она застыла на месте, спиной ко мне, со склоненной головой, словно пыталась сосредоточиться. Поначалу я не счел это дурным знаком. И только после того, как Линди прошла к дивану и села на место — хотя музыка звучала еще вовсю, — я понял: что-то неладно. Из-за повязок я, разумеется, не мог проследить за выражением ее лица, но то, как она тяжело опустилась на диван, будто туго набитый манекен, сулило недоброе.

Едва композиция закончилась, я взял пульт и нажал на стоп. Все то время, которое показалось вечностью, Линди не пошевелилась, сохраняя напряженную и неловкую позу. Потом, немного подтянувшись, принялась вертеть в руках шахматную фигуру.

— Очень мило, — произнесла она. — Спасибо, что дали мне послушать.

Фраза прозвучала шаблонно, но Линди, похоже, и не имела ничего против.

— Быть может, это не совсем в вашем вкусе.

— Нет-нет. — Голос у Линди был негромкий, бесцветный. — Это очень мило. Спасибо, что дали мне послушать. — Она поставила фигуру на доску и сказала: — Ваш ход.

Я посмотрел на доску, стараясь припомнить, на чем игра прервалась. Чуть помолчав, осторожно спросил: