Читать книгу "Русский брат. Земляк - Андрей Воронин"

Первым делом проверить — бронежилет на месте? На месте. Спецназовец пошевелился, присел. Было слышно как он трясет головой, приходя в себя.

— Живой?

— Максим, ты? Елки-палки. Спасибо не в голову целил, а то хана.

Левченко узнал голос новичка, принятого месяц назад.

— Дурила, кто при нулевой видимости метит в голову? В корпус и только в корпус.

«Еще чуток и он разнес бы мне башку, — подумал Левченко. — Обидно стать исключением из правил».

— Сильно шибануло?

— Ничего, уже отдышался.

Майор не любил, когда накатывали воспоминания. Трудно остановиться. Теперь попробуй засни.

Он вытянулся на диване, закрыл глаза.

«У тебя всего час времени. Ты обязан отключиться.»

Но лента должна была прокрутиться до конца. Их оказалось пятеро. Одному удалось как-то просочиться сквозь землю: через канализационные трубы или другим путем — неизвестно. Через неделю его взяли в Шереметьево. С остальными пришлось повозиться. У них имелся даже прибор ночного видения — это сразу стало ясно — как только они открыли с крыши прицельный огонь.

Максим не хотел никого щадить: выскочив первым на крышу, под звездное, уже сереющее на востоке небо, он столкнулся лицом к лицу с кем-то тяжело и смрадно дышащим. Выстрелить не успел ни тот, ни другой — сцепившись, они покатились по наклонной плоскости.

Когда притормозили, голова Левченко зависла над пустотой. Противник занес руку и этого оказалось достаточно, чтобы Левченко стукнул его ребром ладони по шее. Конечно, майору следовало уложить его мордой вниз, завести назад руки, нацепить наручники. Но перед глазами стояли утопленники, лужи крови в коридоре. Резким движением он скинул тяжеловеса вниз. Хриплый крик и глухой стук — словно мешок с костями упал.

Еще одного пристрелили спецназовцы. Двое других так кричали и тянули руки кверху, что пришлось взять их живьем.

На следствии выяснилось, что Кривошеев не хитрил. Ему приснился сон, который произвел на Верховного Пастыря огромное впечатление, и машина Судного дня в стенах Богородичного братства была немедленно запущена.

Облачившись в праздничные одежды, он обещал скорое блаженство на небесах. Рядовые «овцы» радостно кончали с собой. Отказались только охранники — они пристрелили Бороду, загрузили в машину самое ценное из имущества и собирались уже податься в бега, как неожиданное появление Левченко спутало все карты.

Из шестидесяти послушников вытащить из рая удалось двенадцать. Автослесарь Семен тоже уцелел: позвонив майору, он просто-напросто спрятался в мусорном баке. Но пережитый страх оказался слишком силен: когда осведомителя обнаружили, он стал тихонько хихикать и никак не мог остановиться. Впоследствии пришлось отправить его на лечение.

Глава седьмая. Деньги для ложи

Конечно, Белозерский мог не спрашивать позволения у Великого мастера «Королевской арки» и организовать ложу по своему разумению. Но этот потомок князей, в чьих жилах текла несмешанно-голубая кровь придавал традиции и форме огромное значение.

Можно менять цели, трансформировать суть, что и происходило частенько в масонстве. Но форма в мельчайших своих деталях должна оставаться неизменной: символика, клятвы, обряды посвящения, уставные порядки. Пусть она кажется кому-то нелепым маскарадом, пусть черепа и черный бархат никого теперь не поразят.

Это источник силы, копившейся на протяжении столетий. Начни здесь что-то совершенствовать, упрощать по своему разумению, приводить в соответствие с духом времени — и все расползется по швам. Это скрепы, которыми нельзя играть.

Вернувшись на родину, Белозерский не стал предъявлять претензий на утраченное имущество семьи — он отлично знал, что даже в новой России это занятие безнадежное. Получил российское гражданство, купил квартиру в Москве. Оформился членом адвокатской коллегии, предупредив, что практиковать пока не собирается, нужно время, чтобы дотошно изучить законодательство.

Он присматривался ко всему вокруг. Дважды он уже приезжал в Россию, но эти короткие приезды в счет не шли. Теперь нужно было устанавливать долговременные связи, искать политических единомышленников, щедрых спонсоров и надежных исполнителей.

Москва жила как государство в государстве. Здесь отмывались огромные деньги, делились сферы влияния, раз в неделю выплескивался громкий компромат. Об остальной стране не было времени вспоминать.

Очень скоро Белозерский столкнулся с тем, о чем предупреждал Саундгрейв — резко отрицательным отношением к масонству патриотически настроенных людей. Они обязательно вспоминали пресловутые «Протоколы Сионских Мудрецов», либералов от Милюкова до Керенского, точивших дуб самодержавия.

Ходили две устойчивые версии. Первая: масонство контролируют евреи. Вторая: Орден — это союз педерастов, намеренных к двухтысячному году установить на планете голубую диктатуру — после красной и коричневой.

Патриоты предпочитали маршировать с иконами и хоругвями, в портупеях и черных рубашках, издавать листки, призывая святую Русь к топору. Выродившееся дворянство проводило время в склоках о наследнике престола.

Все это стало одним из элементов московской политической тусовки, безобидной декорацией, которая устраивала всех и не мешала естественному ходу событий. Белозерский понял: единомышленники появятся в последнюю очередь. По большому счету они пока и не слишком нужны.

Первый вопрос на повестке дня — финансы. Белозерский слишком оптимистично заявил Саундгрейву, что в России достаточно капиталов и стартовые деньги найдутся. Капиталы вкладывались в европейскую недвижимость, швейцарские банки, нефть, газ и алюминий. Все остальное считалось недостойным внимания и было отдано на откуп мелкоте. Тот романтический период, когда большие деньги вкладывались в политику, остался позади. Раскошеливались только к президентским выборам.

Белозерский понял: надо предложить нечто ощутимое, нужное конкретному человеку. Чтобы получить возможность работать на большие цели, надо срастить их с чьими-то выгодами, прибылями.

Удобный случай представился на открытии выставки Шульгина, модного художника, который эмигрировал на Запад в самом начале семидесятых и давно уже вел жизнь «гражданина мира», не задерживаясь подолгу ни в одной стране. Его картины украшали частные коллекции и знаменитые музеи современного искусства Европы и Америки.

В свое время, когда художник появился в Англии желторотым советским птенцом, не знающим цены ни себе, ни всему вокруг, Белозерский принял участие в его судьбе. Манера живописи Шульгина была глубоко чужда этому аристократу до мозга костей, ценителю Рембрандта и Веласкеса. Но он не мог не помочь растерянному, взлохмаченному, постоянно нетрезвому человеку.

Теперь Шульгина было трудно узнать: он облысел, отпустил брюшко, снисходительно раздавал автографы. Настоящий мэтр. Цепким глазом он сразу выхватил из мельтешения завсегдатаев всевозможных открытий и презентаций бледное, удлиненное, с синими глазами и твердой линией рта лицо Белозерского.