Читать книгу "Далекие Шатры - Мэри Маргарет Кей"

За закрытыми ставнями сверкали молнии, в горах гремел гром. Дождь и ветер сотрясали стены хлипкого дощатого дома, и из соседней комнаты слышался звонкий стук капель, падающих в жестяной таз, подставленный одним из слуг доктора под место протечки в потолке. Язычки пламени в двух керосиновых лампах колебались и трепетали на сквозняке, которым тянуло от расхлябанных дверей и оконных рам. Уолли глядел на огонь из-под полуприкрытых век, блаженно прислушивался к шуму дождя и думал о том, что сказал немногим раньше Уильям Дженкинс по поводу не получающих жалованья войск и предложения немедленно расплатиться с ними или хотя бы пообещать, что правительство Индии возьмет на себя труд выплатить им все сполна.

Уильям согласился, что на такую меру, вероятно, придется пойти, и по секрету сказал, что вице-король изъявил готовность сделать это.

– Все будет хорошо, дружище. Вот увидишь. Шеф в курсе практически всех событий, происходящих в Кабуле, и он уже давно все обдумал и решил, как нужно разобраться с данной проблемой, можешь мне поверить.

Убежденность Уильяма в том, что посланник осведомлен об обстановке в Кабуле, была оправданной, однако для уверенности в намерениях начальника он имел куда меньше оснований.

Сэр Луи, безусловно, был очень хорошо информирован, и дневниковые записи, которые он отсылал в Шимлу в конце каждой недели, открыли бы глаза любому, кто считал самонадеянное поведение посланника следствием того, что ему неизвестно о беспорядках в столице эмира. Он сам и через него лорд Литтон знали о ситуации в городе, но оба относились к ней недостаточно серьезно. Лорд Литтон так мало был этим обеспокоен, что прождал целых десять дней, прежде чем отправил доклад сэра Луи о поведении мятежных гератцев государственному секретарю, словно очередной несущественный отчет, который нужно зарегистрировать и забыть.

Сам же сэр Луи – хотя он давно узнал и немедленно сообщил вице-королю, что кабульцы, среди всего прочего, ожидают от него выплаты задержанного жалованья афганской армии, – не предпринял никаких попыток решить данную проблему, даже когда получил телеграмму от вице-короля с предложением оказать финансовую поддержку эмиру, если деньги помогут его высочеству выйти из нынешнего затруднительного положения.

Предложение было не вполне альтруистическим (лорд Литтон указал, что, если оно будет принято, правительство Индии получит полезный рычаг для проведения определенных административных реформ, против которых эмир может возражать), но, по крайней мере, оно поступило. Деньги, в которых Аш видел единственное решение проблемы мятежных гератцев, возбуждающих враждебные настроения в Кабуле, имелись в наличии, и оставалось только обратиться за ними. Однако сэр Луи не воспользовался предоставленной возможностью – вероятно, потому, что ему, как и Уолли, была отвратительна сама мысль о выплате жалованья армии, совсем недавно воевавшей с Британской империей.

Он не объяснил своих мотивов даже Уильяму, расшифровывавшему всю личную корреспонденцию посланника. Подобное бездействие обеспокоило преданного секретаря, поскольку Уильяму предложение вице-короля казалось поистине даром богов – быстрым и легким способом выйти из чрезвычайно сложной ситуации и блестящим решением самой острой из проблем, мучащих встревоженного эмира, не говоря уже о его встревоженной столице.

Уильяму никогда не приходило в голову, что посланник смотрит на это предложение с другой точки зрения. Но август шел, а сэр Луи все не обращался за деньгами и даже не пытался обсудить такую возможность, хотя каждый день приносил новые свидетельства, что страсти в городе быстро накаляются и теперь недовольство нарастает среди полков в самом Бала-Хиссаре.

Последнее было всего лишь слухами, дошедшими до Уильяма через Уолтера Гамильтона, однако он не мог не думать о том, насколько они правдивы. Возможно ли, что полки, стоящие в Бала-Хиссаре, заслуживают не больше доверия, чем гератцы? А коли так, не ведет ли эмир двойную игру? Конечно же, он страшно рассердился из-за истории с часовыми, забросавшими камнями индуса, но рассердился не на часовых. Его гнев был направлен на сэра Луи, осмелившегося их прогнать и отказавшегося принять обратно, и на лейтенанта Гамильтона, выполнившего приказ сэра Луи.

Действительно ли эмир собирается отправиться в осеннюю поездку по своим северным границам с сэром Луи, оставив столицу во власти мятежных голодных полков и плетущих интриги министров? Сэр Луи явно в этом не сомневался и говорил о поездке как о принятом факте.

Более преданного и восхищенного сторонника, чем Уильям Дженкинс, было трудно найти. Но по мере того как лето близилось к концу, Уильям все чаще – особенно бессонными ночами – чувствовал булавочные уколы неуверенности и невольно задавался вопросом: неужели внезапное повышение в должности так пагубно сказалось на рассудительности Луи Каваньяри, что он теперь не замечает многих вещей, которые прежде не ускользнули бы от его внимания?

Преданный секретарь посланника и под самыми страшными пытками не признался бы в подобных подозрениях, но его все сильнее озадачивала решимость шефа не обращать внимания на вещи, ставшие ясными для всех прочих в миссии и совершенно очевидными для многих сторонних лиц, если судить по предостережениям таких посетителей, как сирдар Накшбанд-хан. Но дни текли, не принося никаких свидетельств того, что напряженность в городе ослабевает, а сэр Луи по-прежнему продолжал вынашивать идеи преобразования административной системы, строить планы предстоящей поездки по стране и охоты на куропаток на чармане (невозделанных пастбищных территориях в долине) и, невзирая на предупреждение эмира, ежедневно выезжать с афганской охраной в Кабул.

Уильям не понимал его. Он хорошо знал, что шеф относится к человеческой глупости без всякого снисхождения и склонен презирать людей незначительных. Это было у него в характере, и Уильям однажды слышал, как кто-то на званом обеде в Шимле говорил, что Каваньяри легко представить на месте графа д’Отроша, который в битве при Фонтенуа крикнул стоящим напротив британским войскам: «Господа англичане, мы предоставляем эту честь вам!»

Тогда Уильям рассмеялся и согласился – и, как следствие, проникся еще большим уважением к Пьеру Луи Каваньяри. Но теперь он вспомнил, чем закончился упомянутый известный эпизод, и ему стало совсем не смешно. В ответ на те высокопарные слова британцы выстрелили первыми, и смертоносный залп уничтожил неподвижно стоявших на месте французских гвардейцев, сильно разредив их ряды, убив или ранив всех офицеров и обратив в бегство уцелевшее войско, оставшееся без командиров.

«Тот парень в Шимле был прав, – подумал Уильям. – Луи Каваньяри вполне способен на аналогичный жест. Такой он человек. Смелый, гордый, фанатичный и в высшей степени самоуверенный…»

Только на прошлой неделе в городе произошел безобразный инцидент, ставший результатом ссоры между какой-то женщиной и четырьмя соварами из разведчиков. Совары подверглись нападению и чудом унесли ноги, после чего сэр Луи приказал молодому Гамильтону позаботиться о том, чтобы его люди не совались в город, пока страсти не остынут. Но через несколько дней его собственный ординарец, афридий Амал Дин, прослуживший у него много лет, тоже ввязался в драку, на сей раз с группой афганских солдат. Бесстрашный Амал Дин, взбешенный несколькими оскорбительными высказываниями по адресу своего сахиба, набросился на обидчиков и как следует отделал их. Официальная жалоба от имени пострадавших солдат была подана сэру Луи, который самым холодным образом выразил сожаление, а затем наградил Амал Дина – и дал знать о таком своем поступке.