Читать книгу "Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин"

из нас с собой прихватят. А может и всех — фургон большой.

— В заложники возьмут, — кивнул Михаил Ефимович.

— А может и не приедет завтра, — заметил дед Семён. — Вдруг Колька запил?

— Да какая разница? — махнула на деда рукой баба Люба. — Не завтра, так послезавтра. Не автолавка, так за Вовкой мать с отцом из города вернутся. Или твой внук на выходные объявится.

— А продавщица Маша девка видная, молодая, — вздохнула Елизавета Андреевна. — Ох, быть беде…

— Ты не кличь беду-то, — цыкнула на неё Варвара Степановна. — Бог даст, выдюжим.

— У тебя всё ли готово, Варвара?

— Готово, Михал Ефимыч. Подняла.

— Справимся ли?

— Да уж как-нибудь, он ещё не во всей силе… А что остаётся делать-то?

— Делать нечего, — вздохнув, согласился дед.

— Они ставни не открывают, — продолжил Осип Петрович. — Кроме дверей да ворот выбраться им неоткуда. Анна сказала, что один у них всегда ночью не спит, остальных сторожит. Её одну никуда не пускают, видно, боятся, что мы пожар запалим, если она убежит. Но у неё на печи стоит ящик железный, ещё Андрей Иванович, был жив, заволок. В том ящике она и спрячется, а дверцу проволокой изнутри замотает, там скобы есть подходящие. Петли она уже подмазала, и проволоку принесла. Говорит — переждёт, пока он там… Ставни крепкие, Андрей Иванович, пусть земля ему будет, хозяйственный мужик был, но мы их всё же подопрём на всякий случай слёгами. Дверь откроем ножом, у неё там крючок через щель легко поднимается, если знать, как. И как запустим, сразу же снаружи запрём…

— Ох, страшное дело мы затеяли, — вздохнула Елизавета Андреевна. — Может, всё же, иначе как надо?

— Страшное… — признал Осип Петрович. — Да только не люди это, Лиза. Хуже зверей они… — Осип Петрович кинул взгляд на притихшего Вовку, отвёл глаза, понизил голос до едва слышного шёпота. — Анна говорила, у них с собой мяса полмешка. Сказали — «телок», велели ей приготовить. А она как глянула… Не телятина там, нет… Совсем не телятина… И не смогла она… Они потом уж сами… Жарили и ели… Понимаешь, Лизавета? Резали, жарили. И ели…

Убаюканный голосами стариков и шумом ливня, Вовка сам не заметил, как задремал. А очнулся от пугающего ощущения одиночества. И действительно — рядом никого не оказалось, только пустые стулья и табуретки окружали мятую постель.

На улице чуть просветлело, и дождь уже не так сильно колотил в окна. Пол почти высох, но беспорядок никуда не делся, и оттого думалось, что старики не сами ушли из дома, а были неведомо куда унесены пронёссшейся по избе бурей…

Лаз в подпол оказался открытым — и Вовка, обнаружив это, нисколько не удивился. Он не стал к нему приближаться, некстати вспомнив слова Димы-дурачка о ведьмаке, сидящем в бабушкином подполье, кому она скормила своих мужей, и кому ещё скормит всю деревню. Вовка обошёл чёрный квадрат лаза, прижимаясь к печке, и — не утерпел — вытянул шею, заглянул в него.

Но ничего особенного не увидел, лишь почудились ему звуки — утробное ворчание, словно гром под землёй ворочался, да металлический лязг…

Серый день тянулся медленно.

Вылезла из подполья бабушка, закрыла его, замаскировала половиком и табуретом, полежала немного на кровати, уставившись в потолок. Отдохнув, позвала внука, и они вдвоём стали потихоньку наводить порядок.

Дождь унялся, моросил уныло. Выглянувшая на улицу бабушка назвала его морготным. Попеняла, что дорога может раскиснуть, и автолавка тогда приедет лишь на следующей неделе. А хлеба уже нет, одни сухари остались, и сахар последний, и заварка вот-вот кончится…

Она говорила отстранённо, думая совсем о другом, но словно желая ворчанием своим успокоить и себя, и внука.

После запоздалого обеда они играли в карты. Бабушка пыталась шутить, а Вовка пытался улыбаться. Несколько раз хотел он спросить, кто же заперт в тёмном подполье. Но не решался.

И когда загремел над головой будильник, Вовка вздрогнул так, что выронил карты из рук. Они рассыпались по одеялу вверх картинками, бабушка внимательно на них посмотрела, покачала головой и велела внуку собираться.

Вовка одевался и думал, что, наверное, так же послушно и тихо одевались те люди из кино, которых потом фашисты сожгли в сарае.

Собрание завершилось быстро, но совсем не так, как думали старики…

Из слепого дома Анны Сергеевны вышли те самые люди, что били Вовкину бабушку. Один — пошире, с ружьём висящим поперёк груди — спустился к построившимся старикам. Другой — повыше, с коротким автоматом под мышкой — остался на крыльце. У них обоих были колючие глаза, тяжёлые подбородки и косые тонкие рты. Но Вовка не смотрел на их лица. Он смотрел на оружие.

Сыпал дождь и было довольно зябко. Старики стояли понурые, глядели в землю, не шевелились. Даже Дима-дурачок, опухший от побоев, окривевший, стоял смирно, навытяжку, лишь щёки надул…

Человек с ружьём прошёлся вдоль строя, выплюнул изжёванный чинарик, обернулся к товарищу, кивнул:

— Все.

— Грызуна уцепи, — сказал тот, что стоял на крыльце. И человек с ружьём взял Вовку за плечо, выдернул из строя, перехватил за шиворот.

Бабушка Варвара всплеснула руками. Дед Семён подался вперёд.

— Стой! — вздёрнулся автоматный ствол. — Тихо! Ничего с ним не будет. Перекантуется с нами, только ума наберётся…

Вовку затолкали на крыльцо, пихнули в дверной проём, поволокли по тёмному коридору.

— А теперь по хатам! — надрывался на улице сиплый голос. — Всё, я сказал! Короче!..

Его не тронули; толкнули в угол, где, сложив руки на коленях, сидела бабушка Анна, — и оставили в покое, даже не сказали ничего.

В комнате было сильно накурено — тусклая лампочка словно в тумане тонула. Иконы в красном углу лежали вниз ликами — будто кланялись. На круглом, застеленном скатертью столе громоздилась грязная посуда. На подоконнике чадила керосинка, и булькало