Читать книгу "Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин"

дышать.

Всхлипнула и осеклась бабушка. Пробормотала что-то — то ли молитву, то ли проклятие.

И снова сделалось тихо — даже ходики не щёлкали.

— Вылезай, Вова… Ушли они…

Вовка выполз из-под одежды, отодвинул валенки, выбрался из-за корзин, спустился с печки, подошёл к бабушке, прижался к ней. Она обняла его одной рукой, другой обвела вокруг:

— Так-то зачем? Изверги…

Из проломленной решётки радиоточки вывалился искорёженный динамик — словно раздавленный язык из разбитых зубов. Перевёрнутые ящики шкафа рассыпали по полу баночки, пуговицы, фотографии, письма, открытки, дорогие вовкины лекарства. Часы прострелили пружиной тюлевую занавеску. Под вешалкой грудой лежала одежда, с кровати была сброшена постель, перекосилось мутное от старости зеркало, три обшарпанных чемодана-кашалота вытошнили своё содержимое…

Вовка и не подозревал, что у бабушки есть столько вещей.

Ночью сон к Вовке не шёл. Он закрывал глаза — и видел качающийся среди бликов поплавок. Было жарко. На кухне горел свет, там бабушка пила с соседями чай. Они монотонно шептались, тихо гремели чашками и блюдцами, шелестели обёртками лежалых конфет, — звуки порой накрывали Вовку, глушили сознание, и он забывался на время. Ему начинало казаться, что он сидит рядом с гостями, прихлёбывает обжигающий чай и тоже говорит что-то важное и непонятное. Потом вдруг он оказывался на берегу пруда, и тянул из воды ещё одного карася. Но леска лопалась — и Вовка с маху садился на мокрые скользкие мостки, и замечал раздувшуюся пиявку на щиколотке, тонкую струйку крови и шлепок буро-зелёной тины. А поплавок скакал по блещущим волнам, уходя всё дальше. Острое разочарование приводило Вовку в чувство. Он открывал глаза, ворочался, видел на потолке свет, слышал голоса, и не мог понять, сколько сейчас времени…

Однажды он очнулся, и не услышал голосов. Свет на кухне всё горел, но теперь он был едва заметен. Тишина давила на виски, от неё хотелось спрятаться, но она ждала и под одеялом, и под подушкой. Был там и поплавок на светящейся серебряной ряби.

Долго ворочался на сбитой простыне Вовка, напряжённо вслушивался, не выдадут ли своё присутствие затаившиеся старики. Потом не выдержал, приподнялся, заглянул в кухню.

Там действительно никого не было. А из открытого подполья, похожего сейчас на могилу, широким столбом лился свет.

Как на картинке в детской Библии.

Рано утром яркое солнце заглянуло в избу и разбудило Вовку, пощекотав ему веки и ноздри. Бабушка спала на кровати, отвернувшись лицом к стене, с головой укрывшись лоскутным одеялом. В комнате был порядок — только часы пропали и радио, да белел свежий шрам на тюлевой занавеске.

Стараясь не потревожить бабушку, Вовка слез с печи, быстро оделся, достал из хлебницы кусок подсохшей булки, сунул за пазуху. На цыпочках прошёл он через комнату, тихо снял с петли крючок запора, скользнул в тёмный коридор, пронёсся через него, отворил ещё одну дверь и выскочил на залитый светом просторный мост, откуда было два выхода на улицу — один прямо, другой через двор. Взяв из угла удочку, заляпанный ряской бидон и жестянку под наживку, Вовка покинул избу.

Вчерашнее почти забылось, как забываются днём ночные кошмары. Горячее солнце весело семафорило: всё в порядке! Лёгкий тёплый ветер одобряюще и ласково ерошил волосы. Беззаботно звенели и цинькали пичуги.

А где-то в пруду, в тине, ворочался словно поросёнок здоровенный карась. Такого на мотыля не поймать. Что ему мотыль? Такого надо брать на жирного бойкого червя, обязательно ярко-розового и с коричневым ободком. И на большой крючок, не на обычный заглотыш…

На задворках раньше была навозная куча. Она давно уже перепрела и заросла травой, но червяки там водились знатные. Вовка открыл это случайно, когда, начитавшись про археологов и учёного Шампольона, решил заняться раскопками вокруг бабушкиного дома, и выяснил, что самая богатая с точки зрения археологии область находится позади двора. Его добычей тогда стали лоснящиеся глиняные черепки, чьи-то большие кости, подкова в ржавой шелухе и зелёный стеклянный камушек, очень похожий на изумруд…

Вовка бросил удочку на росистую траву, поставил рядом бидон и взял прислонённую к венцу сруба лопату. И тут из-за угла двора шагнул на свет кто-то высокий и худой, в мятой клетчатой рубахе, выцветших солдатских брюках и сапогах. Длинные руки его болтались, словно верёвки, а на тонких пальцах была бурая кровь. Вовка едва не закричал, вскинул голову.

— Ты тётки Варвары внук? — спросил человек, и Вовка узнал его.

— Да, — сказал он неуверенно, не зная, как нужно разговаривать со взрослым дурачком.

— Она ведьма, — сообщил слабоумный Дима и сел на корточки, разглядывая Вовку странными глазами. — Это все знают… — Он улыбнулся, показав гнилые пеньки зубов, закивал часто и мелко, надул щёки. Потом выдохнул резко — и быстро, словно боялся захлебнуться словами, заговорил:

— Да, ведьма, я знаю, тётка Варвара ведьма, все знают, даже в Тормосове знают, и в Лазарцеве знают, раньше всё ходили к ней, лечились, а теперь не ходят, боятся. А как не бояться — у неё два мужа были, и умерли оба, а детей не было, а внук есть. Ведьма, точно говорю, все знают, а в подполье ведьмак у неё, она ему мужей скормила, и тебя скормит, и всех скормит — как кур скормит, кровью напоит, мясом накормит…

Вовка попятился, не решаясь повернуться к Диме-дурачку спиной, не в силах оторвать взгляд от его чумных глаз. Лёгкая тучка прикрыла солнце, и вмиг сделалось зябко.

— Не веришь? — медленно поднялся Дима. — Не веришь про бабку? А она ночью кур рубила, я видел, луна светила, а она топором их по шее — раз! они крыльями машут, убежать от неё хотят, а головы-то уже нет, и кровь брызжет, пена из шеи идёт, шипит, а они уже мёртвые, но ещё живые, она ими трясёт, вот, вот, вот! — Он из кармана брюк вытащил куриные головы, на грязных ладонях протянул их Вовке. И тот выронил лопату, шарахнулся в сторону, поскользнулся на мокрой траве, упал руками в куриный помёт, перевернулся, вскочил, запнулся больно о чугунную