Читать книгу "Фаворит - Валентин Пикуль"

Столичные аристократки, падкие до низменных удовольствий, слетались в ставку Потемкина, как мухи на патоку. Образовался гарем из женщин, мужья которых, будучи в чинах генеральских, состояли в подчинении светлейшего. Среди рогоносцев один только князь Василий Голицын посмел вступиться за свою жену. Это дорого ему обошлось: Потемкин запустил в князя шахматной доской:

— Я ее не принуждаю — она сама тому рада!

Была поздняя осень. Усталые лошади едва вытаскивали разломанный шарабан из грязи молдавских дорог. Кое-где еще догнивали разбухшие тела убитых и скотины. Каркало воронье. Потемкин грыз чеснок, а доктор Массо сказал ему:

— Подумайте о своей печени, раздувшейся от угождения вашей светлости. Вчера вы осилили кадушку соленых огурцов, утром почтили светлейшим вниманием жареного гуся, сопроводив его в дальнюю дорогу кастрюлькою шоколада. Сейчас чеснок, а в ближайшей деревне вас ожидает ветчина с ведром винограда… Какой организм выдержит все это?

— Плевать, — хмуро отозвался Потемкин и послал казака, чтобы нарвал для него с поля гороху. — Мой желудок подобен самой великой России, которая способна переварить все, как переварила она и татар, и шведов…

После побед Суворова воевать стало легче. Матвей Платов с казаками взял Аккерман (Белгород на Днестре), молдаване радостно встретили русских в Кишиневе, австрийцы вступили в Белград, но тут Вена выклянчила у турок перемирие, очень невыгодное для русских… Потемкина сейчас беспокоило поведение Берлина: при войне на два фронта опасно заиметь третий — с Пруссией.

— Где-либо, — рассуждал он, — то ли здесь, то ли на Балтике, но одну лапу из грязи надо скорее вытаскивать…

Эски-Гасан, сидючи в Измаиле, тоже подумывал о мире. Он слал курьеров к Потемкину, выведывая в письмах его настроение. Потемкин с учтивостью дипломата отвечал «крокодилу», что Россия не ради удовольствия войну начала и согласна к миру прочному, но с земель освоенных назад не сдвинется…

Он приехал в Бендеры, выбрался из шарабана. К нему, выдирая ботфорты из слякоти, поспешал племянник Самойлов.

— Ну, что у вас тут, Санька?

— Деремся по малости. Вылазки отразили. В атаке взяли сераскира, который открыто сказывал мне, что жители Бендер склонны сдаться, да паши побаиваются.

— А лишней крови не надобно, — напомнил Потемкин.

Он представил гарнизону Бендер все ужасы сопротивления, заслал в крепость жителей Аккермана, которые поведали осажденным о добром отношении русских, — и паша бендерский сам выехал к Потемкину на белом коне:

— Можете войти в Бендеры, и я надеюсь на ваше благородство. Но в Серале султана меня ждет шелковая петля.

— Не волнуйтесь, — утешил его Потемкин, — я напишу Эски-Гасану, что вы отчаянно и храбро сопротивлялись…

О бескровном взятии Бендер он сообщил Екатерине, как всегда, забыл письмо датировать. (Часов тоже при себе не носил: «Зачем, если часы имеются у моих адъютантов!») Бендеры казались страшным захолустьем. Но если здесь после Полтавы резиденствовал шведский король Карл XII, почему бы не пожить тут и Потемкину? Ставка его перебралась под Бендеры.

Сюда заехал польский чиновник из Вены, захвативший и варшавскую почту. Потемкин спросил его:

— Какие новые сплетни в Варшаве?

— В свете блистают три замужние дамы. Это княгиня Любомирская, обогащающая любовников, это княгиня Чарторыжская, обирающая любовников, и, наконец, прекрасная Софья Витт, понимающая любовь как продолжение политики.

— А что поделывает нежная пани Ланскоронская?

— Она бежала от мужа в Вену, где и пост под музыку Моцарта. Дирижирует ей Сальери, который недавно выругал герцогиню Доротею Курляндскую, имевшую неосторожность заметить, что музыка Моцарта для нее темна и непонятна.

— Так многие говорят, — призадумался Потемкин…

Андрей Разумовский из Вены оповестил светлейшего, что Моцарт («лучший композитор Германии») не совсем-то счастлив на родине и, если ему предложить независимую жизнь в России, наверное, не откажется покинуть Вену. Попов с удивлением сказал Потемкину:

— Покинуть блистательную Вену… ради чего? Ради проживания в Бендерах, где главный аккорд — пушки?

— Моцарт меня поймет, — отвечал Потемкин. — Композитор Шампен в своей опере «Melomonic» уже использовал канонаду, включенную в органный пункт… А разве Моцарта не вдохновят хоры цыган молдавских? Или песни нашей Украины?

— Так посылать ли предложение Моцарту?

— Погоди, душа моя. Сначала вызови сюда Ушакова…

Внимание светлейшего было уделено Екатерине Федоровне Долгорукой, которая бежала из Петербурга в Бендеры, преследуемая любовью графа Кобенцля. Потемкин исполнял все ее желания, артель ювелиров и золотошвеек трудились, чтобы удовлетворить все ее меркантильные капризы. Целуясь с Потемкиным, княгиня каждый раз говорила:

— Клянусь, ехала сюда и ни о чем таком не думала…

Но вот в сонме красавиц появилась энергичная княгиня Прасковья Гагарина, племянница фельдмаршала Румянцева; она приехала из Москвы навестить мужа. Потемкин в ее присутствии объявил за картами, что теперь в Бендерах уже не сыщешь такой женщины, которую нельзя было бы увлечь за ширму:

— Вот, смотрите, и эта княгиня Прасковья…

Гагарина в полный мах залепила ему оплеуху — громкую, как выстрел. Все притихли, ожидая, что будет. Потемкин склонился к руке, его ударившей, и с почтением ее поцеловал:

— Вы самая храбрая. Мы останемся друзьями…

Гагарина доказала храбрость: она первая из русских женщин поднялась в небеса на воздушном шаре и благополучно приземлилась в саду подмосковного имения. Потемкин после этой пощечины стал ее лучшим другом, уважая и мужа ее, которого в Варшаве скоро повесили на фонаре бунтующие конфедераты…

В конце 1789 года Бендеры прискучили Потемкину, он перенес ставку в Яссы, где и обосновался надолго. За ним потянулись обозы, кордебалет, капелла, цыгане, зубодеры, парикмахеры, портные, ювелиры, садовники, французские эмигранты, графы и герцоги, блудные девы и легион поваров, способных сотворить кулинарное чудо даже из глины. В шести верстах от Ясс было расположено живописное молдавское село Чердак, где светлейший велел копать глубокие ямы, создавая в них подземные дворцы… Но иногда уже поговаривал:

— Что-то зуб ноет. Не пора ли мне зубы рвать?

Только очень близкие ему люди понимали, что под зубами следует понимать Зубовых, засилье которых при дворе становилось подозрительным. Князь Репнин в эти дни был озабочен другим: гонение на масонов и Новикова уже началось; из московских лож его предупреждали, что гнет власти усиливается. Репнин сказал Потемкину, что шекспировский «Юлий Цезарь» тоже запрещен цензурою, яко вредоносная драма.

— В продаже арестованы духовные сочинения даже митрополита Платона… Вы не находите, что после взятия Бастилии при нашем дворе многое изменилось?