Читать книгу "Элеанор Ригби - Дуглас Коупленд"

Я иногда подумываю: а не разориться ли на пластическую операцию? Сделаю из себя этакую миоклоническую копию или, попросту говоря, клона Лесли. Впрочем, на такие жертвы я никогда не пойду по одной причине: пациента должен забирать кто-то из родственников; таковы правила больницы. Даже такси вызвать не разрешается. Не хватало еще, сидя в бинтах с ног до головы, всю дорогу выслушивать мамочкины нотации. Увольте, мне и операции на зубах хватило. Конечно, я ничего не имею против своей красотки-сестрицы, «механической доилки» с дирижаблями вместо грудей, однако нас с ней ничто не сближает: она красавица, а я невидимка. Итак, сестра придумает, как отвертеться, чтобы не пришлось меня везти. Уильям, может, и согласится, но… я просто не хочу ничего переделывать. Не хочу. Словами этого не передать — инстинкты.

Так что не воображайте меня типичной героиней. Я не Жаклин Смит и не Кристи Тарлингтон. Я не Деми Мур и не столь же популярная звезда вашей эпохи. Я — это я. Самая заурядная.

Мне было неловко подвозить Джереми на работу с его складным креслом-каталкой. Он же, напротив, нисколько не смущался.

— Как бы ни было, а мне она может и в самом деле понадобиться.

— Думаешь, что-то стрясется?

— Да нет: я сейчас опять лекарства начал принимать, так что вряд ли меня скрутит.

— Значит, и с видениями покончено?

— Наверное.

— Ну, решай сам.

Мы зашли в «Скалу» с ее жутковатой атмосферой безвременности: запах химии, блеклая мебель в странном освещении. Я попрощалась с Джереми, и он, сидя в «хромлымаге», направился к прилавку. Впервые мне довелось со стороны взглянуть на то, как реагируют на сына окружающие. Когда он проезжал мимо, женщины вздыхали, всплеснув руками: «Ах, какой красавчик — и такое несчастье». Покупатели замечали его за милю и почтительно расступались. Так бывало, пожалуй, только в школе, в старших классах, когда мимо проходил какой-нибудь юный футболист: тут же смолкал девчачий щебет, и девчонки начинали наматывать локоны на пальцы.

Джереми, само собой, все прекрасно понимал и играл на публику в свое удовольствие. Я была за него, конечно, рада, хотя и немного беспокоилась из-за того бесстыдства, с которым он действовал. Когда я в то утро ехала по мосту, меня посетило странное чувство, будто я переступаю некий новый рубеж и в то же время еще сильнее втягиваюсь в прежнее существование. Жизнь до Джереми осталась далеко позади. Обычно по пути на работу я как одержимая планировала, чем заняться предстоящим вечером, чтобы как можно меньше вспоминать об одиночестве. Теперь же я размышляла, прекратятся ли у сына видения, раз он начал принимать лекарства. Я думала, что он, возможно, будет расстроен, если так произойдет. Пусть видения причудливы и непонятны; все же они принадлежали ему и никому больше.

Потом я задалась вопросом: каково было бы, если бы вместо Джереми у меня родилась девочка? Я бы, конечно, так же стремилась ее защитить и так же радовалась ее возвращению, но не смогла бы честно посмотреть ей в глаза. Почему? Загляните в глаза одинокой женщины в двадцать, в тридцать и в сорок лет. Вот вам прекрасный пример: Джейн. В двадцать она пылает внутренним огнем, горит до головокружения и ждет не дождется, чтобы ее соблазнили: «Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Эфир! Плетки! Только подцепи меня!» В тридцать на том же лице читается другое: «Я уже не раз обжигалась, так что не пытайся меня опалить, ясно? Я заметила светлую полоску от кольца на безымянном пальце, а по данным справочной, ты живешь в пригороде, где много зелени, начальных школ и футбольных площадок». Очевидно, у женщины еще есть порох в пороховницах — ровно столько, чтобы благополучно вернуться к цивилизации, если все пойдет наперекосяк.

И взгляните в эти глаза в сорок лет. В них слышится мощный отголосок двух прошедших десятилетий: «Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Подцепи меня!» А в то же самое время пороховница почти пуста, и вовсе не хочется, чтобы ее использовали, бросали и стегали плетками. Страшно, что первый же встречный заглянет в душу, где давным-давно никого не было, и молча пойдет своей дорогой. Может, он и есть тот самый, кто исковеркал ей жизнь, — какая теперь разница? Через минуту после того, как мужчина высадил ее в последний раз, он уже напевал вместе с «Супертрамп». Она даже не воспоминание; она — «лежачий полицейский» на полосе его жизни. Разве бедняжка многого просила? «Не старайся изменить моих привычек и смотри вместе со мной „Закон и порядок“.

Не думаю, что мне хотелось бы прочесть все это в глазах собственной дочери, сколько бы ей ни исполнилось лет. Слишком тяжело.

Мое возвращение на работу ни для кого не стало событием. Такое чувство, что я — волшебный камешек, который даже зыби на воде не оставляет. Донна выглянула из конторки и поинтересовалась моим самочувствием; я едва успела проговорить «прекрасно», как ее голова скрылась за перегородкой, и она спокойно продолжила болтать по телефону с парнем, который торговал материнскими платами.

Я запустила компьютер и уставилась в экран. Мой рабочий день всегда начинался со своеобразного ритуала: я подсчитывала, сколько дней осталось прожить. Согласно данным официальной статистики, женщины, рожденные в 1960 году, доживут примерно до семидесяти шести. Иначе говоря, день рождения, который я справлю в 2036 году, станет датой моего отбытия из этого мира. Звучит жутковато, но ведь многие из нас так тихонько и проматывают отмеренный срок. Мы относимся к жизни, как к помеченной штрих-кодом баночке со сметаной, которая медленно скисает на средней полке холодильника рядом с обреченным пакетиком латука. А вот в тот день впервые за много лет мне не захотелось вычислять, когда же истечет мой «срок годности».

Еще у меня есть программа, которая подсчитала, что мой тысячный день рождения придется на пятницу, а пятисотый выпадет на понедельник. Ради забавы я даже поинтересовалась, не совпадет ли мое миллионолетие с каким-нибудь государственным праздником. Что же до того памятного утра, когда я снова вышла на работу?… Выяснилось, что через миллиард лет я справлю свой день рождения в среду, и как-то сразу продолжительность собственной жизни перестала казаться актуальной. Все мои прежние мысли о смерти стали напоминать разглядывание фальшивых трупов на телеэкране.

Заскочили Теодор с Майком из локальной вычислительной сети, чтобы поинтересоваться, не скинусь ли я на лотерею. Я недолго поразмыслила и отказалась.

— Точно? Подумай, какой заголовок: «Кровавая бойня: проигравшая в лотерею сотрудница устраивает расправу на рабочем месте».

— С меня на эту неделю везения хватит.

Они тупо на меня посмотрели.

— В другой раз, ребята.

— Что ж, многое теряешь. — И ушли.

Жизнь одинокого человека связана с ритуалом изгнания вакуума из вечеров, проведенных в одиночестве; однако впервые в жизни мне не надо было заполнять вечер. Час я просидела за клавиатурой, ничем не занимаясь, пока это понимание не улеглось в голове. Я полностью отстранилась от происходящего и потеряла всякое чувство времени. Когда же я вышла из забытья, вспомнила, сколько раз в жизни, направляясь из пункта А в пункт Б и проехав пять миль, вдруг осознавала, что даже не помню, как их проскочила. А вместе с тем навалилось странное чувство — словно мимо прошло нечто важное. В целом мое существование до Джереми сводилось к попыткам заполнить чем-то время так, чтобы оно шло своим чередом и не оставляло воспоминаний.