Читать книгу "Арминута - Донателла Ди Пьетрантонио"

— Серджо, придурок, ее сломал, — пояснила она, когда я заметила, что одной ступеньки не хватает. — Я не хочу здесь больше жить, — начала она спокойно, не дожидаясь, пока я усядусь рядом с ней, и стала отковыривать темную корочку от ранки на задней стороне левой руки. — Ты вернулась в город, и я чувствую себя здесь никому не нужной. Постоянно думаю о тебе и Винченцо. — Она указала головой на пустую кровать, к которой никто не решался прикоснуться.

Она не сумела снять корочку ногтями и содрала ее зубами. Под ней была новая ярко-розовая кожа, она натянулась до предела, сдерживая давление крови, пытавшейся прорваться наружу.

— Забери меня к себе. Попроси ее, она же добрая, эта синьора, — добавила она, как будто это было проще некуда.

— С чего ты взяла, что она добрая? К тому же у нее больше нет места, мы и так живем с ее дочерью в тесноте, — сказала я, неожиданно проявив твердость.

— Но мне не надо много места. Я могу даже спать с тобой валетом, как мы спали здесь, когда ты приехала, помнишь? — спросила она, умоляюще заглядывая мне в глаза, как ребенок, который просит милостыню.

Конечно, я помнила, но чувствовала внутреннее сопротивление, не понимая, откуда оно взялось. Я часто воображала, как увезу ее с собой. Я откинулась назад и прислонилась к перегородке, отделявшей нашу комнату от родительской спальни.

— Если бы даже родители согласились, кто бы им дал денег на твое содержание? — спросила я, тихонько постукивая пальцами по стене.

— У них денег точно нет! — выпалила Адриана. Затем задумчиво, но твердо добавила: — Зато кое у кого они есть. У Адальджизы. Ты должна у нее попросить.

Я резко выпрямилась.

— Как ты себе это представляешь? Ты и правда сошла с ума. Я даже не знаю, где ее искать.

— Ну и ладно. Больше меня здесь ничего не держит. Если я умру от голода, потом не плачь. — И она снова принялась неторопливо болтать ногами, уставившись в стену перед собой. У нее было передо мной явное преимущество, некий хорошо продуманный план. Она разыгрывала партию, как взрослая.

— Пожалуйста, попробуй рассуждать здраво. Она уже платит за мою учебу. Почему она должна заботиться еще и о тебе? Ты не ее дочь, — сказал я, почувствовав, как у меня на лбу выступает испарина.

— Я скучаю по тебе, вот почему. Адальджиза взяла на несколько лет только тебя одну, а потом отдала обратно.

Я привела крайний аргумент, потому что не хотела, чтобы на Адальджизу нападал кто-нибудь кроме меня.

— Она так поступила, потому что заболела и не могла больше заботиться обо мне. Она хотела защитить меня.

Если бы Адриана посмотрела на меня, возможно, она промолчала бы, но ее взгляд по-прежнему был устремлен на грязную белую стену, и она не заметила моего отчаяния.

— Заболела, как же! Ты все еще веришь в сказки. Она забеременела, поэтому ее и рвало. Тебе это даже в голову не приходило?

— Ты абсолютная дура, — сказала я, тряся головой. — Она бесплодная, поэтому и удочерила меня.

— Я думаю, это у ее мужа было не все в порядке, а теперь у нее ребенок, и он не от карабинера. Вот почему и случилась вся эта жуть.

— Что ты знаешь? Ты просто пустоголовая сплетница, — прорычала я и брезгливо отвернулась, тяжело дыша. Кровь стучала в висках, словно по ним бил кулаками сам дьявол.

— Все это знают. Я слышала, как мама с папой об этом говорили, им жалко, что малыш растет, а они еще ничего не подарили ему на крестины.

Итак, Адриана пригвоздила меня к истине, и случилось это за два дня до Рождества 1976 года. Во время праздничного обеда мы уже обе не ели, и суп из артишоков с сыром приберегли к празднику Святого Стефана.[3] В тот день шел снег.

У меня не осталось больше слов, чтобы ответить ей там, на верхнем этаже двухъярусной кровати, которую Адальджиза купила нам год назад. Я взяла ее левую руку и изо всех сил вонзила ногти в розовую кожу, открыв только что затянувшуюся рану. Мы вместе смотрели, как кровь выступает из-под моих ногтей — единственного оружия, которое у меня осталось. Она не кричала и не пыталась вырваться. Я отдернула руку и ударила ее по спине, столкнув с кровати, но ей не впервой было падать с верхнего яруса. Я рыдала безудержно, как никогда прежде не рыдала.

Потом растянулась на кровати и долго лежала, не шевелясь. Тело гоняло кровь, дышало. Адриана поняла, что лучше ей сейчас ко мне не подниматься, и присела внизу, на расстоянии вытянутой руки от моей ненависти.

30

Странные звуки во время разговора с Адальджизой, когда она звонила в закусочную Эрнесто, — вот что это было: это плакал ребенок. Ребенок. А голос мужчины, позвавшего ее — возможно, он сказал, что малыш проснулся, — более низкий, чем тот, который был мне знаком. Я спросила ее: «Это папа?» — а она ответила: «Нет, телевизор». Ах, телевизор…

Весь день в постели, тошнота первых месяцев беременности и никакой болезни. Слезы без причины — я-то думала, из-за меня, — в последние недели, что я провела с ними, разговор на повышенных тонах за закрытыми дверями супружеской спальни. Звонки по телефону, молчание на том конце провода, когда трубку брала я. Она поспешно выходила из дома одна, говорила, что в аптеку или к врачу. «Я принесу тебе лекарство, мама, дай мне рецепт». — «Нет, мне лучше, сейчас выйду на воздух, и все пройдет». Однажды оказалось, что кабинет врача закрыт: я случайно это заметила, когда бродила неподалеку. А вскоре она вернулась — якобы оттуда.

В автобусе я снова и снова вспоминала знаки, на которые раньше не обращала внимания, всегда одни и те же, но каждый раз в голову приходило что-нибудь еще. Ее пакет прокладок в ванной, который никак не заканчивался. Дела в приходе почти ежедневно, в самое неурочное время: ведь я уже большая и могу побыть дома одна. Адальджиза преподавала катехизис. Она слушала, как дети читают наизусть Символ веры, постукивая пальцами по молитвеннику: я видела это, когда она еще брала меня с собой.

* * *

Я вернулась в город, не дожидаясь конца зимних каникул, сказала, что должна решить целую тетрадку задач и показать синьоре Биче. Мне срочно нужно было спросить ее кое о чем. Кроме того, мне невыносимо было еще хоть день пробыть в доме, где Адриана сказала мне: «Все это знают». Лучше бы той ночью я умерла со стыда. Приемная мать вернула меня, потому что произвела на свет родного сына, и все это знали, кроме меня.

В самые мрачные часы после того известия я попыталась остановить свое сердце: для этого много не надо. Просто заставить его затихнуть, как под водой. Я считала про себя, ожидая, пока остаток кислорода растворится в крови и на меня навалится сон, и он будет все тяжелее и тяжелее, пока не наступит смерть. Но достигнув предела, я глубоко, со свистом задышала, как пловчиха, которая выныривает из воды и наполняет легкие воздухом, чтобы выжить. Мир, который был мне знаком, рассыпался на кусочки, обломки неба рушились на меня, как невесомые фрагменты декораций.