Читать книгу "Сладкая горечь - Стефани Данлер"

– Пошел! Ты что, глухая, черт побери?

Я провела ручником по лицу и кивнула Симоне, а она мягко подтолкнула меня вперед. Я обмотала ладони ручником.

– Беру.

День, когда у меня получилось унести три тарелки за раз, наступил и прошел. Никой тут победы. Никто меня не поздравил. В начале каждой смены мы начинали с нуля, а под конец вытирали доску. Но движения становились все более плавными, даже изящными. Я начала сознавать, что выступаю на сцене. Когда я ставила тарелки, они словно бы соскальзывали с пальцев – как по волшебству.

Ресторанный сервис – своего рода балет. Его хореографию никогда не репетировали, движения разучивали по ходу постановки. Когда ты новенькая, тебе кажется, что все на тебя пялятся, но причина как раз в том, что ты новенькая. Твои движения не синхронны движениям остальных.

Хореография… Это когда Джейк не глядя придерживал ногой раздвижную стеклянную дверь холодильника для белого вина или когда Ник постукивал друг о друга два слипшихся от жара посудомечной машины бокала и при этом доставал бутылки. Это когда Симона наливала из двух разных бутылок вино в два разных бокала и знала, когда каждый бокал полон. Это когда Хизер управлялась с терминалом заказов, точно сама написала программы. Это когда Шеф рассеянно шлепал по молчащему принтеру, и из него вылезал тикет. Это когда Говард управлял всем персоналом одним лишь взглядом с вершины лестницы. Это то, как все пригибались, проходя под низкой трубой в подвале.

– Ты понимаешь, что у тебя есть работа, когда движения доходят до автоматизма, – сказал в мою первую неделю Ник.

Ты говоришь «Я сзади», и в ответ получаешь кивок, ведь и так все понятно. «Я сзади» – скорее для гостей, формальность. Мы ощущали передвижения друг друга, каждый следил за всеми и все за каждым. Но если я выпадала из ритма, то руководствовалась одной из догм Саши. Я подслушала, как он преподносит ее шестидесятилетней гостье за Пятьдесят Вторым.

– Извините, что намусорила, – сказала она, смахивая со стола крошки.

Саша ей просиял.

– Красивые люди, как мы с вами, дорогая, никогда не извиняются.

IV

Инжир у меня в шкафчике. Целых четыре ягоды в маленькой коричневой корзинке. Позолоченные как подношение. Подарок из иного, напитанного солнцем мира. Я затолкала их подальше вглубь и прикрыла старым номером «Нью-Йоркера». Я знала, что никому не полагается их видеть.

После окончания смены я осторожно убрала их в сумочку. Я едва не споткнулась, спускаясь по лестнице. У меня было такое чувство, будто я что-то украла. У сервисного бара я помедлила и посмотрела на него. Он разговаривал с Цветочницей у входа, где она заменяла ветки, срок которых вышел и которые завянут на уик-энд. Обычно она меня раздражала: она была такой женственной, у ее велосипеда имелась корзинка, она всегда носила платья и головной обруч в ленточках. Я не сомневалась, что она состояла в женском клубе. Зато у меня были инжир и целый свободный вечер. Нет, у меня был секрет!

– Эй. Хочешь выпить? – спросил он, затыкая ручник в шлицу на брюках. Я поискала в его лице чего-нибудь – веселья, раздражения, сочувствия.

– Что подойдет… – Я едва не произнесла вслух: «К инжиру».

Внезапно я поняла, как, говоря о чем-то вслух, можно это «что-то» уничтожить. Поняла, что весомость и жизненность ему придает именно тайна. Промолчать – своего рода испытание.

– К солнечному свету, – сказала я. – Хочу забрать с собой.

Он кивнул, едва приподняв брови, и потянулся за бутылкой игристого, и я подняла, что инжир от него.

– Лично на мой взгляд, вино никогда не должно оттягивать все внимание на себя. – Он налил французского «Креман Розе» в стакан для кофе навынос. – От солнечного света.

– Думаю, Симона сказала бы, что если вино не оттягивает все внимание на себя, это и не вино вовсе.

– Кому какое дело, что сказала бы Симона?

– М-м… – Я всмотрелась в его лицо. – Мне, наверное?

– А ты бы что сказала?

– Не знаю. – Я отпила вина через дырочку в пластмассовой крышке. На вкус – как игристое «Капри Сан». – Вкусно. С солнцем будет идеально. Спасибо.

«Посмотри на меня», – подумала я.

Подошел Паркер и начал расспрашивать про пиво, и Джейк ушел с ним. Но у нас был секрет. Когда я выходила, Цветочница задумчиво смотрела вверх на свою композицию.

– Хорошо, что ты ее поправила, – сказала я, надевая солнечные очки. – Ветки выглядели ужасно.

В конечном итоге домой я пошла пешком. Вино в бумажном стакане навынос. Сумерки амброзией лились с отвесных стен зданий, собирались озерцами на тротуарах. Все лица загипнотизированно смотрели на запад. В сквере я нашла скамейку и достала инжир. Каждая ягода на ощупь напоминала плоть, мои собственные груди. На одной была трещинка, и я первой положила ее на язык. Я чувствовала себя раздетой.

Я их сожрала. Они были мягкие, розовая внутренность лениво тягучая. Я съела их слишком быстро, слишком жадно. Встав, я выбросила пустой стаканчик и пустую корзинку в урну. В этот момент по ступенькам со станции подземки на Юнион-сквер поднялись пухленькая девочка и ее мама. Девочка сунула палец в рот.

– Мама, мама! – закричала она, указывая на небо.

– Что ты видишь?

– Я вижу город!

Я решила пойти пешком.

Мужики в дредах играли в шахматы и кивали своим же ходам, собаки дремали, привалившись к ребятишкам с мертвыми глазами и татуировками слез на лицах. Выходы из подземки выплевывали возвращающие по домам орды, которые растекались по улицам. Урны и мусорные баки забиты пластиковыми бутылками из-под воды и утренними газетами. Женщина орала в сотовый телефон, одновременно поправляя бюстгальтер, три блондина на перекрестке вцепились в одну карту, на которой пытались что-то разобрать, и говорили по-немецки. Тротуар вибрировал, когда через станцию внизу подходили поезда линий N, Q, R. Облако угольного дыма возле палатки с кебабами, столы, заваленные старьем и хламом, книгами в бумажной обложке, дешевыми сумками и одноразовыми футболками. Увядшие гвоздики, каменеющие в пластиковом ведерке посреди тротуара, облучаемые светом. Прохожие их огибали – почти нежно. Я тоже обошла сторонкой.

Пока я шла, желание рубинами бежало у меня в крови. Я забыла, что такое усталость. Я повторяла названия улиц так, словно они обладали незыблемостью цифр: Бонд, Бликер, Гудзон, Принс, Спринг. «Спасибо, что были с нами» – такими словами у нас прощались с гостями. Я никогда не понимала, за что, собственно, мы их благодарим, но казалось, именно это говорил мне город: «Спасибо, что ты с нами», и я чувствовала, что меня благодарят за мой вклад в его ауру.

– Может, я останусь тут, – сказал Джейк.

Я услышала его из-за серванта официанта, и тон у него был такой колючий, что я застыла как вкопанная.

– Нет, не останешься, – возразила Симона.