Читать книгу "Франц Кафка - Вальтер Беньямин"

В «Отказе» девушка старомодно одета. Старомодное движение «плавно покачивающегося автомобиля»[218]. Лошади своим шумом заставляют усталого человека «откинуть голову»[219]. «В назидание наездникам» опять-таки акцентирует внимание на скаковой дорожке, но при этом, как кажется, рассказчик хочет взять и саму эту дорожку, и лошадей под защиту от деляческой суеты ипподрома.

«Само собой, все во фраках»[220] – то бишь анонимные люди-никто. /Так же и палачи в «Процессе»: «Я тут по праву в ответе за все – за каждый стук в дверь»./[221]

/«Разоблаченный проходимец» – этюд к помощникам./[222]

«Соседние страны могут лежать так близко, что будут видеть друг друга»[223].

Заметки 3

/Двуликость кафковского страха: как его интерпретирует Вилли Хаас и как этот страх через нас проходит. Страх – это не, как боязнь, реакция на что-то, страх – это орган./

/«Непроницаем был мир всех важных для него вещей»./

Имена у Кафки как конденсаторы содержаний его памяти. Противоположность ассоциативной манере письма. Имена в народной литературе – значение Йозефа К.

Для Кафки это вроде его «Книги о Фаусте». Различие в полагании целей; различие в развязке. И в итоге же от фаустовского немного остается. И это творение, как и все кафковские, скорее о поражении и неудаче. «Как ни делай – все не так». Но в этой неудаче, где-то в самом осадке ее, на самом донном слое животной твари, в крысах, навозных жуках и кротах, готовится и зреет новое понимание человечности, новый слух для новых законов и новый взгляд на новые отношения.

/Несколько недель назад вышел новый томик Кафки «Как строилась Китайская стена»./ Не думаю, что им до конца исчерпан ряд произведений, в которых творчество этого человека – почти все в виде посмертного наследия – будет приходить к живущим. Нам еще по меньшей мере предстоит дождаться вариантов и разработок к полуоконченным большим вещам, прежде всего к «Замку». Кем был Кафка, об этом ни сам он не желал со всей отчетливостью сказать, – о нем, к примеру, можно было бы сочинить легенду, что это был человек, беспрерывно занятый исследованием самого себя, но ни разу не удосужившийся взглянуть в зеркало, – ни сам он не желал об этом сказать иначе, как полушепотом, пугливо и невнятно пробормотанным инициалом К. – первой буквой своей фамилии, ни мы этого не знаем. Так что и вы от меня этого не узнаете. /

/Будь у нас время чуть подробнее заняться вопросами формы, тогда многого можно было бы ожидать от доказательства тезиса, что большие вещи Кафки – это не романы, а рассказы./

/А вот я скорее склонен узнать в этой деревушке, расположившейся у подножия замковой горы, деревню из одной талмудистской легенды./

/Посмертная слава и то, как она соотносится с конфиденциальным характером произведений Кафки./

/Толкование «вины» в «Процессе»: забвение./

/С другой же стороны, похоже, столь же неразрешима и задача высших властей доказать человеку его вину. И тогда получается, что их положение, несмотря на то, что они готовы на все («Замок», с. 498), столь же безнадежно, как и положение человека, спрятавшегося в глухой обороне./

/Три романа об одиночестве – если угодно. Только это одиночество не романтического толка. Одиночество, которым отмечены его герои, – это одиночество, навязанное извне, а не идущее изнутри, душевное и духовное одиночество./

Насколько же низко пали высшие, если они теперь на одной ступени с низшими, а люди между ними где-то посередине. Тут между существами всех рангов кафковской иерархии царит тайная солидарность страха. И с каким облегчением встречает Кафка Санчо Пансу, который проламывает человеческий выход из этого промискуитета. (Ср. историю о Флобере «ils sont dans le vrai»[224].)[225]

/To, что книги эти остались незавершенными, – это и есть, пожалуй, торжество благодати в этих фрагментах./

«Обычная путаница» – это, вероятно, одна из пьес, что идут в Открытом театре Оклахомы. Кстати, этот рассказ дает такой же яркий пример искажения времени, как и «Соседняя деревня».

У Кафки очень часто низкие потолки в помещениях буквально заставляют людей принимать согбенные позы. Словно они согнулись под неким бременем, и это бремя, несомненно, – их вина. Впрочем, иногда в их распоряжении имеются подушечки, чтобы легче было упираться в потолок затылком и шеей. То есть они научились к этой своей вине приноравливаться даже с удобствами. Когда они являются в судейские приемные, им там очень жарко; даже слишком жарко, если по правде, но зато, главное дело, не мерзнешь, так что и в этом тоже можно найти некоторые удобства и уют. То, что благодаря таким вот пассажам всякий уют и всяческие удобства приобретают весьма двусмысленное освещение, вполне в духе Кафки. См. «Превращение»: там насекомое под кушеткой не может поднять голову.

Щели в дощатой стене обезьяньей клетки и в дощатой двери Титорелли.

Заметки 4

…Кафке… было бы полезно перед окончательной доработкой рукописи присмотреться к работам Иеронима Босха, чьи монстры… состоят в родстве с монстрами Кафки

…Георга Шерера…[226]

«Созерцание».

/Как вырастают произведения Кафки. «Процесс» из «Приговора» (или из «У врат закона», да и «Стук в ворота» сюда же относится). «Америка» – из «Кочегара»./

/Имена людей с удивительной деловитостью запечатлевают притязания написанного на буквальное истолкование./

Истинный ключ к пониманию Кафки держит в своих руках Чаплин. Как Чаплин дает ситуации, в которых уникальным образом сопрягаются отторгнутость с обездоленностью, вечные человеческие страдания – с особыми обстоятельствами сегодняшнего существования, с бытием денег и больших городов, с полицией и т. п., так и у Кафки любая случайность обнаруживает янусовскую двуликость, абсолютно непредумышленную – то она совершенно вне истории, а то вдруг обретает насущную, журналистскую актуальность. И рассуждать в этой связи о теологии в любом случае имел бы право только тот, кто проследил бы, изучил бы эту двойственность, а уж никак не тот, кто прикладывает свои концепции только к первому из этих двух элементов. Кстати, эта своеобразная двухэтажность точно в таком же виде проявляется и в его повествовательной оптике, которая, наподобие народного календаря, и следит за эпическими фигурами с той – граничащей с абсолютной безыскусностью – наивной простотой, какую можно обнаружить только в экспрессионизме.