Читать книгу "Мутные воды Меконга - Карин Мюллер"

– Я тут присмотрел себе «хонду» с 450-сантиметровым мотором. Классический мотоцикл, старушка, оставшаяся чуть ли не с военных времен. Настоящая красавица.

Он замолк и оглядел меня сквозь завитки сигаретного дыма.

– Двое на ней запросто поместятся.

Он планировал купить мотоцикл в Сайгоне, пару месяцев поездить на нем по пути в Ханой, потом продать за более высокую цену и улететь в Лаос. Он был родом с Аляски и уже восемь лет приезжал в Азию каждую зиму, спасаясь от арктических холодов. Летом работал плотником, строителем, добровольцем во время разлива нефти с «Экссон Валдиз»[5] – короче, разнорабочим. Больше всего ему нравилась рыбалка, особенно на чавычу, которая достигала таких размеров, что и руками не показать.

– Мои друзья всегда сверяются с таблицей приливов, прежде чем мне позвонить, – с гордостью проговорил он.

Ему был сорок один год, а улыбка – как у мальчишки; когда он улыбался, волоски над верхней губой раздвигались и натягивалась кожа, постепенно сдававшая под натиском беспощадного тропического солнца и крепких сигарет, которые он выкуривал одну за другой. Он хотел, чтобы мы купили его красавицу «хонду» в складчину.

Я предложила ему купить велосипед и бросить курить.

Он зажег еще одну сигарету.

Я поразмыслила над его предложением. Было бы неплохо произвести вылазку в горы, прежде чем посвятить им сердце и душу на следующие шесть месяцев. Ведь, по правде говоря, я знала о тропе Хошимина совсем мало, не считая рассказов из вторых рук о полицейских без чувства юмора и непролазных дорогах. Можно несколько недель поездить по тропе на мотоцикле, потом сесть на местный автобус до Сайгона и начать все сначала, только на этот раз по-настоящему.

Мы договорились поделить затраты на горючее и поломки на демилитаризованной территории (ныне несуществующей). Я предложила вносить пять долларов в день в качестве арендной платы за мотоцикл и, достав топографическую карту, показала ему шоссе № 14: тонкую линию, змейкой петляющую через неприступное центральное нагорье, в сравнении с куда более гостеприимным рельефом побережья. Меньше года назад эта территория была закрыта для американцев. Рассказы редких путешественников, побывавших там, не пылали энтузиазмом. Он согласился попробовать.

А когда он ушел, я поняла, что даже не знаю, как его зовут.

Там был в восторге. Он суетился вокруг меня, как отец невесты; ему доставляло радость улаживать оставшиеся дела, прежде чем он наконец сможет препоручить меня другому порядочному человеку.

Сперва мы наведались в злосчастную штаб-квартиру Союза коммунистической молодежи. К директору Там уже успел сходить после моего возвращения, и я догадывалась почему: чтобы извиниться за мое поведение, хоть он и знал, что проводники не выполнили своих обязанностей. В ответ директор предложил раздобыть мне желанную трехмесячную визу, что избавило бы меня от необходимости ехать в Бангкок за новым комплектом документов.

Судя по тому, как часто Там заговаривал о чаевых для моих проводников, я поняла, что его смущает мой отказ выплатить им добровольное вознаграждение за услуги. В мире, где приходится выживать на улице, эти деньги не воспринимались им как потраченные впустую, ведь они помогли бы наладить отношения, которые в будущем пригодились бы независимо от того, как эти люди вели себя прежде. Но, вспомнив, как Тяу угощал восьмерых приятелей шикарным ужином за мой счет, а Фунг отсыпался после ночной попойки, пока солнце не начинало клониться к закату, я только укрепилась в своей непоколебимости. Они не получат больше, чем заслужили, и я готова была ответить за это.

Так и вышло. Директор вежливо сообщил нам, что в ближайшем будущем американцам продлять визы не будут. Значит, через пару месяцев, когда кончится мой срок, мне предстоит совершить недешевый наземный переезд в Бангкок через Пномпень и подать заявку на новую визу. Оказалось, азиатское самолюбие стоит куда дороже, чем я думала.

Следующей нашей остановкой был дом Гулика, человека-пули, который продал мне велосипед, бессовестно завысив цену. Коль скоро мне предстояло преодолеть суровые горы меньше чем за две недели, есть смысл иметь под собой кое-что поустойчивее односкоростного школьного велосипеда весом в сорок фунтов. Я осторожно проинструктировала Тама, велев сказать Гулику, что он меня обманул, – и мы оба знали это, поэтому я хотела бы вернуть велосипед по той же цене.

Там двадцать минут с хмурым видом переводил мою недвусмысленную фразу. Гулик внимательно выслушал его, смерил меня оценивающим взглядом и почесал подбородок.

– Что ты ему сказал? – спросила я.

– Что тебе надо немедленно уехать из страны из-за проблем с визой. Попросил его сжалиться над тобой и помочь продать велосипед, – ответил Там, не моргнув глазом.

Гулик потянул его за рукав.

– Пятнадцать долларов, – сказал он по-вьетнамски. Четыре недели тому назад велосипед стоил пятьдесят пять.

Я пожала плечами, стиснула зубы и стала смотреть, как Там возвращает велосипед, рассыпаясь в благодарностях. Система явно работала. Теперь все зависело от меня: или стать ее частью, или пойти ко дну.

У гостиницы красовалась блестящая хромово-черная «хонда». Мой таинственный незнакомец гордо стоял рядом. Хозяйка сказала мне, что его зовут Джей. Он продемонстрировал свое новое приобретение с энтузиазмом торговца автомобилями, открутив крышечку на бензиновом баке и позволив заглянуть внутрь, похлопав по мягким виниловым сиденьям и под завязку оседлав его на манер мотогонщика, картинно наклонившись вперед.

– Прокатиться не хочешь? – спросил он.

У меня на уме как раз было одно местечко. В десяти милях к северу высилась тлеющая куча мусора – свалка, куда попадали отходы двухмиллионного населения Сайгона. Вот уже несколько недель я уговаривала Тама отвезти меня туда, чтобы поговорить со старьевщиками и поглазеть на их товар.

Он отнесся к моей идее с большой неохотой – слышал, что иностранцам туда ездить запрещено, и когда один датчанин попытался заснять свалку на камеру, его арестовали.

– Поехали! – приказала я Джею, забравшись на сиденье позади него. – Я покажу дорогу.

Свалка размером с футбольное поле кишела тараканами, крысами и собирателями мусора. Они роились вокруг бульдозеров, возивших мусор туда-сюда, готовые схватить любую мало-мальски ценную вещь, которая нет-нет да промелькнет среди гниющих грейпфрутовых корок и прозрачных полиэтиленовых мешочков. По крайней мере половина из них были дети, некоторые едва ли старше шести, они ловко перебирали отходы гнутыми металлическими крючками и шустрыми пальцами.

Небольшой участок возле дороги был весь завален горами собранных сокровищ: куча черных галош вышиной в восемь футов, шестифутовая кипа женских блузок, почерневшая от налетевших мух груда серых костей.

Однако обильными собранные богатства казались лишь на первый взгляд. Настоящих находок было на удивление мало. Мусор, попадавший на конечный пункт – свалку, – был уже тысячу раз просеян сайгонскими старьевщиками. От их ястребиных глаз не ускользало ничего ценного. Даже старый чан, весь во вмятинах, протертый кое-где до дыр, мог привлечь внимание городских бездомных, которые сплошным потоком, на велосипедах или просто вооруженные двойными корзинами с ржавыми банками, целыми днями бродили от одной потенциальной находки к другой, отбрасывая в сторону дохлых крыс и гнилую капусту, в поисках чего-нибудь, что можно было бы съесть или продать. В пять утра на улицы выходили уборщицы: хрупкие молодые женщины в перчатках до локтей и белых хирургических масках. В руках у них были самодельные метлы со стершимися прутьями. И снова городские старьевщики сновали мимо, как безмолвные призраки, ненадолго задерживаясь у сваленного в кучу мусора, и шли дальше. В конце концов груды мусора лопатами грузили в грузовик, который медленно ехал на свалку, оставляя за собой дорожку из рассыпанных объедков и клубы едкого черного газа. На свалке процесс начинался заново.