Читать книгу "Хороший отец - Ной Хоули"

– Ну, – заговорил Мюррей, – это кое-что.

– Что нам…

– Присматривать за ним. Я поставлю знакомого частного детектива за ним следить.

– Это он сделал, – сказал я. – Вы тоже так думаете?

Мюррей поразмыслил.

– Мог, – признал он. – Но есть разница между пырнуть ножом диван и застрелить кандидата в президенты. На свете полно психованных ублюдков, Пол. Не слишком на это надейтесь.

Зачем он это повторял? Как будто во мне еще осталась надежда. Я жил в мире негативных сценариев: мой сын – убийца, либо он невиновен, но скрывает это по причинам, которых я даже представить себе не могу.

– Дело не в надежде, – сказал я. – Дело в фактах. В том, чтобы разобраться, что на самом деле произошло в тот день, и почему мой сын не хочет об этом говорить.

Мюррей минуту скептически меня рассматривал. Я видел, как он подбирает слова, но потом решает промолчать. Он постучал пальцами по рулю:

– Как вы думаете, в коробке действительно прах его брата?

Я покачал головой. Я знал только, что, если мы не найдем доказательств невиновности Дэнни, у меня появится такая же коробка.

Тимоти Маквей для последней трапезы попросил две пинты мороженого с шоколадной крошкой, обрызганного шоколадным сиропом. Такое иногда называют «джимми». Мороженое с грязью. Он особо подчеркнул насчет брызг сиропа. Мороженое для него было средством доставки сиропа, не более. Был вечер 9 июня 2001 года. В то утро его перевели из камеры восемь на десять в федеральной тюрьме «Тер Хот» штата Индиана в кирпичное здание для исполнения наказаний в пятистах футах от нее. Мало кто из заключенных попадал в это красное здание. И никто из него не возвращался. В 5:19 утра он стоял в своей камере голый. Охранники осмотрели его зад. Велели нагнуться и развести ягодицы. Здесь это было обычным делом: в любой тюрьме люди в форме заглядывают тебе в зад.

В краснокирпичном доме казней Маквея поместили в одиночку, на один последний день. Она располагалась в ста футах от камеры для казней – большая пустая комната с последней кроватью, на которой ему довелось полежать. В час дня охрана принесла ему последнюю трапезу. Он съел две пинты мороженого без передышки. Какая разница, не заболеет ли потом? Он к тому времени будет мертв. Охранник наблюдал за ним в дверной глазок. Маквей смотрел телевизор, сидя на койке. На последний день ему дали свободный доступ к кабельным программам. Маквей пристрастился к новостным сетям, смотрел CNN, MSNBC. Он видел на экране самого себя: гуляющим по тюремному двору в оранжевом тренировочном костюме, шесть лет назад. Ведущий с искусственным загаром сказал, что казнь Маквея назначена на восемь часов завтрашнего утра по нью-йоркскому времени. Взяли интервью у обозревателя, толковавшего о завершении. Показывали родных его жертв: матерей, чьи дети погибли, когда детский сад разнесло пятитысячефунтовой бомбой в припаркованном снаружи грузовике «Райдер».

Они не понимали. Никто не понял. Шла война. Он был солдатом. Маквей собрал остатки сиропа и облизал ложку. Он вырос в семье католиков из Локпорта в штате Нью-Йорк, хотя после первой войны в Заливе, где он стрелял из 25-миллиметрового ствола на легком броневике «Бредли», перешел к религии калибров и силы.

По телевизору показывали хронику осады Вако. Неужели прошло восемь лет? Эксперты рассуждали о его мотивах. Говорили, что у Маквея все началось с Вако. Там было посажено семя. Маквей в камере вспоминал первые репортажи 1993-го. Жилой дом в осаде федералов. Женщины и дети, слезоточивый газ. В тот момент он увидел, что идет война: соседа с соседом, человека с государством. Маквей поехал в Вако и купил наклейку на бампер своей машины. Он купил несколько уцененных экземпляров «Дневников Тернера» Уильяма Пирса. Осада продолжалась пятьдесят один день, а потом власти сожгли людей. Они расстреливали выбегавших из огня. Женщины и дети корчились в агонии.

Он присоединился к рекламному аттракциону, демонстрировавшему и продававшему оружие в разных городах. Он вместе с байкерами, владельцами ранчо и прочими борцами за свободу стоял на стрелковом рубеже в пустыне. Они запросто продавали базуки. «Это ничего», – говорил он покупателям, показывая им роман Пирса о грядущей межрасовой войне. Он стрелял из автоматического оружия средней дальности, зубы крошились от отдачи. Но пули казались ему слишком мелкими. Стволы – это сдержанное заявление. А вот бомба… Бомба – это крик.

Он связался со старым армейским приятелем Терри Никольсом. Они сидели в барах, толкуя, как было бы хорошо перенести войну в дом к властям. Говорили о последних временах и о том, что все летит к черту. Посмотрели бы они тогда на лицо Клинтона.

Восемь лет спустя Маквей лежал на кровати в камере для смертников. Впервые за много лет ему было видно ночное небо. Он лежал под крошечным оконцем и смотрел, как плывут, заслоняя луну, низкие облака. Это было похоже на любовь.

По телевизору он увидел отца, Билла. Папа постарел, опустился. Ушел с завода по выпуску радиаторов, где проработал больше десяти лет. На его гараже оранжевыми буквами было написано: «СМИ входа нет!» Репортер рассказал, что Билл, большей частью, работает в саду. Показали зеленый огород с клубникой, спаржей, горохом, луком, кукурузой, бобами и капустой. Там было все, кроме цветной капусты, которая, как сказал Билл, просто не хотела расти.

Когда Маквея судили, адвокат показывал фотографию 1992 года, где Билл с Тимоти сидели на кухне своего дома. Отец и сын обнимали друг друга за плечи и широко улыбались. Адвокат обратился к Биллу: «Тим Маквей на этом фото – тот Тим, которого вы знаете и любите?» Билл сказал: «Да, это он». Тогда его спросили: «Вы и теперь любите сына?» «Да, – сказал Билл, – я люблю сына». Адвокат спросил: «Вы любите того Тима Маквея, который сидит в зале суда?» Билл сказал: «Да». Тогда ему задали последний вопрос: «Вы хотите, чтобы он жил?» «Да, – сказал он, – хочу».

Ему все равно вынесли смертный приговор. Слишком тяжелым было преступление. Что мог противопоставить один отец несчастью 168 отцов?

Маквей с каменным лицом слушал показания своего отца. Он будет сильным и не заплачет. Не то что вчера, когда свидетелем вызвали его мать. Слезы текли из глаз против воли. Но разве можно винить за это парня, когда его мать плачет, рассказывая, как любит сына и как ей страшно?

Сейчас, с телеэкрана, отец говорил: «Я стараюсь думать, что это день как день. Я понимаю, что это за день, но…»

На суде адвокат Маквея показал собранные защитой видеозаписи. Старые домашние записи, сделанные дедом; Билл вел рассказ за кадром. Тим – мальчик, его школа. Фотография: он, причесанный, в воскресном костюме стоит перед церковью.

– Мне кажется, он любил школу, – говорил отец. – Он хорошо учился, хотя, по-моему, всегда получал оценки ниже своих возможностей. В старших классах он получил награду за то, что не пропустил ни одного дня. За четыре года ни одного пропуска. Работать Тим начал, помнится, в последнем классе. Устроился в «Бургер Кинг». Окончив школу, получил стипендию штата – 500 долларов. Поступил в «Брайнт и Страттон». Это бизнес-школа. Но ему показалось, что ничему новому его там не научат, поэтому снова стал работать. Еще позже получил работу в локпортском «Бургер Кинге». Работал у них… не помню, может быть год, а потом получил работу в охране парка, водил бронеавтомобиль. Получил эту работу, потому что у него было разрешение на ношение оружия. Тим закончил учебу и сказал, что многие ребята идут служить. Пришел как-то домой и сказал, что уходит в армию, а я спрашиваю: «Когда?» – и он говорит: «Завтра». Больше ничего не могу вам сказать о том, как он попал в армию и Персидский залив. Он, кажется, был не против и готов к тому, что их пошлют в Кувейт. Помнится, это было в самом конце девяносто первого, на Рождество или около того. А когда он вернулся, мне казалось, что он счастлив вернуться домой.