Читать книгу "Ловушка для Черного Рейдера - Фридрих Незнанский"

Журналистка подумала, что если бы у нее была возможность без опаски преждевременного раскрытия тайны «независимого расследования» опросить соседей по дачам, то она наверняка нашла бы того, кто мог слышать крики истязаемой насильниками девушки. Не могли не слышать, услыхала же хозяйка протяжный стон жертвы похищения! А ночью вообще любые крики слышны. Но… не надо торопиться, прав этот предусмотрительный милиционер…

Дергунов же размышлял о другом.

Следователь-дознаватель Инокентьев наверняка не собирался проверять показания Крюковой, иначе он давно бы постарался провести следственный эксперимент с выездом на предполагаемое место преступления. Он же этого не сделал, да и не будет впредь. Он, скорее всего, уже отложил и заявление, и протокол допроса в «долгий ящик». Свои же кругом, рука руку моет. Вероятно, и предоставление ему сейчас протокола обнаружения дома, в котором содержали похищенную девушку, было бы пустой тратой времени. Наоборот, он еще и крик поднимет, почему это посторонние люди «беззастенчиво вмешиваются» в ход расследования?! С него станется… Но протокол надо составить, а в качестве свидетелей представить приезжих из Нижнего. Можно двоих. Помня при этом, что Инокентьев сделает все, чтобы запутать, а то еще и запугать, обвинив в самоуправстве посторонних людей. Или, напротив, заинтересованных лиц. И все — коту под хвост…

Вспоминая теперь прошлую историю, Александр Борисович отсюда, издалека, мог видеть все то, что журналисты делали правильно и в чем заключались их ошибки, без которых, впрочем, не обходится ни одно нормальное следствие.

Ну, то, что Дергунов оформил тогда два экземпляра протокола, а не один, который, будучи присоединенным к следственным материалам по так и не возбужденному уголовному делу, был благополучно, как и ожидалось, «утерян», причем вместе со всем остальным, стало ясно почти сразу. Но Алла с Игорем забрали и копии, и вторые экземпляры дальнейших показаний свидетелей с собой, и это оказалось у них, по сути, единственным доказательством происшедших преступлений, которые «свои люди» в областных правоохранительных органах и не собирались расследовать. Наоборот, их единственным желанием было разом покончить со всем компроматом. Утопить его. Либо элементарно запугать свидетелей напоминаниями, например, о приближающихся пенсиях. Но… увы, документальные свидетельства-то остались. Вопреки надеждам и к великому огорчению «защитников чистых мундиров».

К Маркину, очень медленно приходящему в себя и еще не разговаривающему, была после жалобы в адрес депутата Государственной думы от губернии, — отправленной по настоятельному совету Аллы, — наконец-то допущена мать. Но что она могла узнать, кроме констатации того трагического факта, что все тело сына — в самом деле было сплошным синяком, и по окончательному врачебному диагнозу, у Евгения, в результате его попытки самоубийства, случился разрыв спинного мозга в поясничной области. Это что же?! Обездвиженный калека на всю оставшуюся жизнь?!. Да и об этом Серафима Петровна узнала нечаянно, ей категорически запрещали притрагиваться к сыну, который только с трудом приоткрывал веки, но даже губами не шевелил. Но она случайно присутствовала, когда медсестра, морщась, выносила утку из-под недвижимого больного, лежавшего на вытяжке, причем в таком положении, что оторопь брала. Как на пыточном столе. Тогда и увидела своими глазами. После чего ей стало так плохо, что пришлось нюхать нашатырь и пить «от сердца», а лечащий врач, почти не стесняясь в выражениях, по-базарному орал на медицинскую сестру, нарушившую чуть ли не основную, определяющую заповедь любого врача: не навреди!

Таким образом, получалось, что калекой младший лейтенант сделал себя сам, по собственной воле. А отсюда следовали и немедленные выводы: о каких таких пытках может идти речь, если потерпевший, по авторитетному заключению врачей, сам виноват в своем несчастье? Ну и что, что его допрашивали о причастности к пропаже также потерпевшей Крюковой? Кто его прыгать-то из окна заставлял? Надо было подождать еще немного, не нервничать, и обстановка бы прояснилась. И всякие обвинения, или, правильнее, подозрения, были бы с него немедленно сняты. Так почему же он пошел на такой нелепый, фактически самоубийственный, шаг? Или все-таки чувствовал какую-то свою вину, но скрывал ее от следственных органов?

Ну, а насчет неправомерных действий милиции? О которых пытаются собирать нелепые доказательства всякие правозащитники, давно замеченные в ненависти к правоохранительным органам вообще, так и там дело ясное. Да, увы, иной раз нервы у следователей не выдерживают, когда речь идет об изнасилованных и убитых девушках! А кто выдержит?! Ну, и не доказано! И слаба богу, что не доказано!..

Однако небольшой поворот в сборе улик наконец-таки состоялся после того, как был выпущен из камеры старший сержант Иван Филиппов.

Он рассказал Лене, а затем, по ее просьбе, и участковому уполномоченному, занимавшемуся этим делом уже как своим личным, про все обстоятельства допросов и своего пятисуточного «сидения» в камере следственного изолятора. Подробно рассказал, как его избивали, требуя, чтобы он сначала сам сознался в изнасиловании и убийстве Нины Крюковой, а затем чтобы оклеветал своего коллегу и товарища Женю Маркина. При этом подробно описал своих палачей, и «образы», как говорится, полностью совпали с теми, о которых говорила Нина. Но, главное, Иван рассказал, как ему сфабриковали «хулиганку» по заявлению какого-то, очевидно своего, милицейского агента — из бомжей, судя по грамотности его заявления в милицию. Ему тогда сразу же стало ясно, что они оставляют его в качестве возможного кандидата на «назначенного» убийцу. Ну а традиционные напоминания по поводу того, как уголовники обычно поступают в камерах с насильниками, — это уже в порядке вещей. Почему-то считается, что после этой угрозы каждый обвиняемый, даже в надуманных преступлениях, должен немедленно «расколоться» и самостоятельно повесить себе на шею любые нераскрытые «ретивыми» оперативниками преступления. Вот так и прекращаются затем уголовные дела. Данное обстоятельство давно, конечно, не новость ни для газетчиков, ни для правозащитников, но оно — лишнее доказательство непробиваемости системы, тут уж никуда не уйдешь. По принципу, известному из «бородатого», советского еще анекдота про нерадивого председателя колхоза, у которого полностью развалилось хозяйство, а тут вдруг иностранные журналисты понаехали! «Та нехай клевещуть!» Вот и весь тебе сказ…

Но подавать в суд на тех, кто сварганил «липу» на него, Иван Филиппов категорически отказался. Его уже научили за один только день допроса, как надо себя вести со своими же коллегами. Да еще тогда, когда у них срочно «чешется» в одном месте.

А вот Жене, понимал напарник, не повезло. Не захотел он пойти «навстречу следствию», и вот результат. Ну, взял бы на себя, потянул маленько, а там все бы и прояснилось. И с тебя — как с гуся вода. И — жив-здоров! А теперь что? Говорят, даже и пенсия ему служебная не положена, поскольку взяли его не на рабочем месте, то есть у поста ДПС, а раньше, фактически дома, ну, на улице. А что подозреваемый был в форме, так это его личное дело: может, он и дома, отправляясь в сортир, форму надевает! Так что нет, не «светит» ему «производственная» травма. А, следовательно, и повышенная пенсия…