Читать книгу "Краба видная туманность. Призрак - Эрик Шевийяр"

________________

И опять этим утром, как вчера мусорное ведро, его почтовый ящик переполнен уведомлениями о свадьбах, рождениях, кончинах, и Краб, раскладывая их по темам, удивляется, почему люди не находят в то же время уместным, чтобы держать его в курсе, присылать курьера до и после каждой своей трапезы, или еще: как им спалось накануне? собираются ли они на боковую и на следующую ночь? Столько пунктов, по поводу которых его не находят нужным поставить в известность, а ведь они точно так же связаны с биологической рутиной и жизненными функциями. Но нет, его оставляют прозябать в неопределенности, они рождаются и умирают, они соединяются брачными узами, но, может быть, больше уже не спят, перестали питаться? К чему обходить молчанием столь важные новости, когда так просто было бы их напечатать и вложить в конверт, присовокупив фотографию своей семьи за столом и другую, семьи спящей? А когда вы чихаете, почему бы не поделиться своим чохом не только с узким кругом присутствующих рядом с вами?

Одни только слесари, блюдущие в его квартале центральное отопление, (которые, судя по всему, составляют две трети активного населения) время от времени передают ему пару слов, дабы полнее проинформировать о природе и многообразии своих функций, благодаря чему он теперь в курсе, что они, помимо всего прочего, чистят канализацию и ремонтируют водогреи. Остальные скрывают от него все, кроме своих последовательных бракосочетаний, рождений и кончин, в этом — ни малейшей недоговоренности, новости распространяются повсеместно.

Но Краб комкает и, не читая, выбрасывает все ваши уведомления, он знал это заранее, к этому все и шло, вам придется придумать что-нибудь другое, что-нибудь новенькое, чтобы удивить и заинтересовать его новым днем.

(Это Краб, шесть лет на восемьдесят сантиметров, бежит за голубями, чтобы увидеть, как они взлетают. Сколько их нужно поднять на крыло, чтобы пресытиться этим чудом?)

Кто-то стучится в дверь, и Краб идет открывать — естественная реакция. Это заслуживает отдельного упоминания: у Краба случаются и вполне естественные реакции. Он открывает. За дверью стоит человек (наверное, сосед, поскольку Краб его не знает) и просит, если вас не затруднит, на время консервный нож. Краб без размышлений одалживает ему консервный нож. Тот обещает вскоре его возвратить. Но до сих пор не возвращает. Вот так безыскусно все и произошло: какой-то человек постучал в дверь Краба и выманил у него консервный нож. Он умирает с голоду.

Несколькими днями позже кто-то вновь стучится в дверь. Реакция Краба, когда стучат в дверь, более не составляет тайны. Стучавший просит в долг штопор. Краб, ну да, без размышлений одалживает ему штопор. Впрочем, тот обещает быстро его возвратить. Но так и не возвращает. Вот так безыскусно все и произошло: какой-то человек постучал в дверь Краба и выманил у него штопор. Праздники для Краба позади.

По правде, история могла бы на этом и закончиться. Но несколькими днями позже кто-то вновь постучался в дверь, чтобы одолжить у него дуршлаг. И так далее — чтобы одолжить ножницы, микстуру от кашля, масло, тарелки, книги, стул, велосипед, радио, зонтик, письменный стол, лампу, галоши; вот так безыскусно все и происходило: какие-то люди стучали в дверь Краба и выманивали у него один за другим все его пожитки, вплоть до кровати.

Потом, когда Краб остался один в своем опустевшем доме, снова кто-то постучал…

(Возможно несколько развязок. Смысл и мораль каждой очевидны. Здесь место каждой.)

* * *

Неловкость, испытываемая Крабом в обществе, происходит не от недостатка уверенности и не из-за собственных комплексов — внутренней организации Краба можно как раз позавидовать, — а от его острейшей, непогрешимой интуиции, каковая незамедлительно проникает в интимные секреты всех и каждого. Краб никогда не имеет дел, случайных или обусловленных обстоятельствами отношений с этими чужаками, с которыми мы непринужденно обсуждаем не имеющие значения вещи; вспомним вежливые разговоры, питаемые страницами газет, словно доверенные энтузиастам языки пламени в камине, мнения, которые никого ни к чему не обязывают, бросаемые на ветер слова, жесты, не способные проникнуть сквозь пустоту, разделяющую наглухо запертые, непроницаемые тела, и взгляды тогда только и служат для того, чтобы видеть, глазные, органические, водянистая влага подергивает стекловидное тело, тщетно отражаются друг в друге как две сардины, но, в отличие от сардин, не оглаживая мимолетно подчас друг друга и не выметывая икру, оборот же идей проистекает вне голов, в промежутке между головами, в нейтральной зоне, где делегации торгуются, договариваются, прежде чем отступить, так ни о чем окончательно и не договорившись.

Краб точно так же удовольствовался бы этими непосредственными, поверхностными отношениями, обменом банальностями, состязанием в куртуазности, исполненными обтекаемости играми, но его проницательность — как ее обезоружить? — подмечает в других то, чего он предпочел бы не знать: темные тайны их прошлого, нагромождение бесчестных и подлых поступков, скрытые движущие силы судеб и карьер, замаскированные отталкивающие, вопиющие извращения, мелочные заботы, вульгарные мечты и полные яда задние мысли, плодящиеся умыслы. От всего того, что ему вот так, одним махом, открывается, он с похолодевшими членами, с замершим сердцем застывает на месте, ему хотелось бы быть далеко отсюда, он чувствует исходящую от других угрозу, остальные поймут по его смущению, что он их разгадал, что он все знает, это неотвратимо, его лицо, должно быть, выдает ужас, они наверняка попытаются устранить надоедливого свидетеля — именно отсюда испытываемая Крабом в обществе неловкость, неловкость, в конечном счете, вполне объяснимая.

(Краб находит трогательным, весьма трогательным, до крайности трогательным, что иногда, редко, конечно же, но иногда все же удается повернуться спиной к человеку, без того чтобы тот тут же не нанес вам удар, не воткнул нож в спину, — почему бы не сознаться в этом, на глаза ему наворачиваются слезы.)

* * *

Во время обеда в незнакомой компании Краба без всяких на то причин начинает яростно поносить один из сотрапезников, высокий и толстый, до крайности взвинченный мужчина, вот он уже подначивает Краба, его оскорбляет и злобно высмеивает все, что у того есть святого. Краб тем не менее, кажется, ничего не слышит и даже начинает рассказывать окружающим небольшую историю, случившуюся с ним не далее как накануне, когда он прогуливался по бульвару, а рядом с ним неожиданно остановилась машина и из нее выскочил сердитый мужчина среднего роста и средних лет, который тут же без всяких объяснений принялся обзывать Краба последними словами, даже, сжав кулаки, толкнул его, подзуживая к стычке, вместо чего Краб очень спокойно рассказал ему небольшую историю, случившуюся с ним не далее как накануне, когда он грелся на солнышке на террасе одного из кафе, и вдруг на него набросился какой-то очень худой и очень нервный карлик, опрокинул его вместе со стулом и, изрыгая жуткие ругательства, принялся колошматить, даже не объяснив за что, с явным намерением разделать его под орех, несмотря на что Краб, как ни в чем не бывало, предпочел рассказать ему небольшую историю, случившуюся с ним не далее как накануне, когда он спокойно курил на закате свою трубку, а вокруг него, пытаясь укусить, кружил назойливый комар, которого он и раздавил — пуф! — первым же хлопком.