Читать книгу "Коло Жизни. Бесперечь. Том первый - Елена Асеева"

– Пойдите поколь, – молвил старший жрец, голубя рукой волосы девочки и, что-то настойчиво обдумывая. – Я позову, коли чего понадобится.

И немедля все трое ведунов и знахарь, еще раз качнув головами в поклоне, вышли из каюты, бесшумно прикрыв за собой дверь. Лишь после этого Липоксай Ягы медлительно развернувшись, направился к дивану, и, опустившись на него, усадил на колени самую толику придремавшую Лагоду таким образом, чтобы пред ней был ларец, а обок его правой руки блюдо с едой.

Перво-наперво вещун открыл крышку ларца, давая возможность Ладе рассматривать хранящиеся внутри него драгоценности, к каковым сам был вельми равнодушен и всегда носил только то, что предписывалось законом: обод, серьги, перстни и цепь с оберегом. Тяжелая крышка ларца, тихо скрипнув своим мощными петлями, отворилась и пред отроковицей, которой очень нравились те блестящие камни, золотые и серебряные изделия, появились: ажурные кольца, дюжие перстни, броши, подвески, серьги, цепи и ожерелья. И нравилось в них девочке не столь чудное золото, сколько тусклые переливы серебра, аль вспять сияющие самоцветные камни, обаче и тут определенного цвета. Подолгу девочка могла рассматривать те изделия в каковые были вставлены сапфиры и изумруды. Ладу многажды раз оглаживала пальчиком их ровные, иль граненые поверхности и о чем-то сосредоточенно думала, купно сдвигая и без того изогнутые, чуть вздернутые рыжие бровки.

Поколь отроковица перебирала драгоценности, выискивая в них любимые камни. На блюде стоило Липоксай Ягы убрать крышку живописались: в серебряной полушаром глубокой тареле горячая пушистая, взбитая пшенная каша с творогом сверху украшенная ягодами малины; в более плоской серебряной тарелке политые сиропом ягоды земляники, малины и ежевики, а в высокой стеклянной братине молоко. Старший жрец взял лежащую подле тарели ложку, и, набрав кашу, первым делом попробовал ее сам. Каша, как и сказывал Таислав, была вкусная и по ощущению нежная. Убедившись в ее пригодности, вещун принялся кормить Лагоду… с трудом… по неопытности, не всегда попадая в рот. Оно как Ладу почасту крутилась, совала к глазам старшего жреца те или иные перстни и брошки, покачивала головой и возбужденно округляя глаза, дюже резко «охала!» так, что каша иногда вываливалась с ее ротика.

Право сказывать Липоксай Ягы получал удовольствие от общения с ребенком. Он воспитанный в закрытом жреческом доме и не имеющий ни семьи, ни родителей, ни сродников, ни жены, ни детей нежданно получил возможность заботиться о девочке… божестве… чаде, и потому с радостью уделял ей свое внимание. Многажды раз вещун приходил в ее покои, устроенные на третьем этаже детинца, чтобы поиграть или поносить на руках. И теперь с не меньшей радостью стал ее кормить, что ему, несмотря на вертлявость Лады, удалось сделать. Оно ему удалось еще и потому, как отроковица вмале найдя в ларце два мощных, широких золотых перстня, где фиолетовый сапфир и соответственно голубо-зеленый изумруд имели округлую огранку, и по коло были окружены бриллиантовыми вставками, принялась ласково оглаживать камни, легохонько покачивая головой. Липоксай Ягы скормил девочке не только всю кашу, испачкав при том ее белую рубашку на груди и на подоле, куда чаще падала пища, но и каратайку, одетую сверху, и даже умудрился дать немного ягод да напоить молоком. Старший жрец утер губы отроковицы влажным ручником, лежащим дотоль скрученным в трубу на блюде, и, ссадив с колен на диван, поднялся на ноги. Не торопко стряхивая с кахали остатки рассыпавшейся каши Липоксай Ягы развернулся к сидящей на диване девочке, когда та нежданно прекратив оглаживать перстни и засунув ручонки вглубь ларца достала оттуда золотой венок.

– Ксай, – позвала девочка вещуна и протянула в его сторону венец-венок. – Чё тако?

Липоксай Ягы также неспешно принял из рук дитя тонкий в полпальца венец-венок, обод которого точно плетеное кольцо из золотых тонких ветвей с малыми листочками на кажной из каковых возлежали зеленые смарагды яро блеснул золото-зеленым сиянием от упавших на них солнечных лучей и мягко просияв молвил:

– Надо же, а что он тут делает? – вроде обращая поспрашание к Лагоде, и провел перстом по изумрудам, и грани золотых ветвей потемневших от времени. – Этот венок по преданию, мое дорогое божество, был возложен на голову первой женщины Владелины, прародительницы рода господ, супруге Бога Огня. Он достался жрецам как великая драгоценность после смерти первой правительницы Лесных Полян и всей Дари и должен хранится в благостной комнате детинца. А каким образом попал в ларец это надобно вопросить у Таислава… Ибо он никак не может освоиться где, что должно находится, поелику слишком молод.

Липоксай Ягы покрутил венец в руках, с нежностью взглянул на Лагоду, а после медленно возложил его ей на голову. Большой в сравнении с головой дитя венок сполз позади макушки и точно зацепился за ее прижатые, маленькие ушки. И стоило венку оказаться на головке Лады, как она внезапно тягостно содрогнулась всем своим маленьким тельцем, руки ее резко упали вниз, глаза закрылись. Еще миг и девочка глубоко вздохнув обмерла, сие просто Крушец желающий снять томление… напряжение с плоти, а может и с себя повелел провести обряд. Тот самый обряд каковому когда-то учила Владу Кали-Даруга. Учила не только Владу, но и Крушеца. Казалось отроковица, застыв, потеряла сознание, и старший жрец испуганно дернулся к ней, желая подхватить на руки. Однако в тот миг, когда пальцы его уже почти коснулись девочки, обок правого плеча прозвучал едва слышимый голос и мягкий, лирический баритон повелительно дыхнул:

– Не тронь… И запомни никогда не беспокой чадо в такие моменты.

Липоксай Ягы недвижно замер, а Ладу меж тем сызнова и дюже резко ожила да глубоко вздохнув, отворила очи, уставившись на направленные к ней руки вещуна.

Это было естественно для второго, третьего, а порой и четвертого обитания лучицы в человеческих телах. Когда волнение плоти, али естества переводилось на Родителя. Любое томление, напряжение, выбрасывалось по особому каналу на Него, выплескиваясь не зовом, а именно туманным дуновением, особым выдохом самой плоти при постройке зрительного эффекта уже лишь лучицы. Степенно, по мере становления лучицы, она приобретала способности говорить с Богами, передавать информацию полосами видений. И даже при том основным каналом связи оставался именно зов… крик… каковой рывком миновав пространство, достигал Родителя. Ноне совсем дитя Крушец действовал вкупе с плотью, которая была основой его роста, общения с Родителем, Богами. Плоть оберегала его, а вмале должна была и напитать своей частью, как сие произошло с сутью Владелины. Эта спаянность, которая возникла сейчас между Лагодой и Крушецом была важным этапом становления его как Бога. Когда лучица обитая в плоти старалась сомкнуться, слиться и в дальнейшем впитать саму ее суть. Это был особый этап познания, взросления, появления Бога. Впрочем, ноне Крушец еще слишком юный не умел указывать, аль повелевать девочкой, поколь он должен был объединиться с ней настолько, чтобы действовать в унисон… синхронно… вместе… сообща… вскоре научившись руководить мозгом и как итог самой человеческой плотью.

Потому, верно, почувствовав на голове девочки венок, оный когда-то носила Владелина, Крушец встревожился, одначе сумел не только объединиться с плотью, но и провести обряд. Так, что сама Лагода ничего и не поняла из произошедшего с ней. Она всего-навсе узрела в черном мареве безбрежности покрытую стайками многообразных огненных туманов и россыпи мельчайших звезд яркую искру, словно выскочившую из ее носа аль очей и словленную едва зримым мановением желто-лучистой закрученной по коло дымчатости.