Читать книгу "Женские церемонии - Катрин Роб-Грийе"

Не пытаясь сделать невозможное — описать словами красоту — я бы хотела объяснить, почему мы заставили его тут же освободиться от своих одежд: нам доставляло большое удовольствие наблюдать за движениями его обнаженного тела, в особенности за мускулистыми изгибами спины. Ползал ли он или становился на четвереньки — его спина выгибалась плавными, тягучими движениями, словно у пантеры или гигантской черной змеи.

(Недавно в back-room одного садомазохистского клуба, расположенного среди нью-йоркских портовых доков, — в комнате, примыкающей к главному залу, грязной и душной, похожей на бывший угольный склад, едва освещенной несколькими голыми лампочками, темно-красными или мочеподобно-желтыми, юный негр бросился к моим ногам и, растянувшись во весь рост на полу, принялся лихорадочно вылизывать их, извиваясь в пыли вокруг моих лодыжек; он облизывал мою лакированную туфельку, понемногу просовывая свой влажный горячий язык между подошвой и ступней, лежа лицом в пыли, куда я еще сильнее вдавила его голову, поставив другую ногу ему на шею… но это всего лишь незначительный эпизод…)

Восемь часов. Теперь нужно было отрепетировать главную сцену в святилище. Я попросила негра встать на колени передо мной, совсем близко, — так, как должен был встать Себастьян. Он играл роль жертвы, тогда как F. временно заменила собой его самого в роли прислужника. Франсуаза, стоя рядом со мной, наблюдала. Репетиция прошла не вполне гладко. Полностью справилась со своей задачей только Франсуаза, поскольку от нее требовалось лишь стоять на месте. Затем негр повторил свою собственную роль, которая была наиболее простой и логичной. Но его и выбрали на нее умышленно. Он был явно взволнован: близость опасности его возбуждала. Опасность в данный момент заключалась в пламени сигареты, которую я зажгла совсем близко от его кожи и через несколько мгновений собиралась коснуться его плоти. Однако в решительный момент я погасила зажженный конец сигареты и прижала к груди негра лишь безвредный окурок, рассыпавшийся на мелкие крошки табака и пепла, которые я сдула.

Нет, я не собиралась оставлять ему ожог — не в этот вечер, не таким образом, не внезапно.

Между окончанием репетиции и появлением Себастьяна не прошло и минуты. Звонок в дверь раздался одновременно с последним тактом оперы, как и было условлено. И тут же обе мои подруги в сопровождении прислужника бесшумно вошли в красную гостиную.

Я провела Себастьяна в комнату F., расположенную в глубине квартиры, почти в самом конце узкого изогнутого коридора. Она была небольшой и почти целиком занятой просторным низким диваном, застеленным широким меховым покрывалом, спускавшимся на пол, покрытый темным пушистым ковром. Кроме небольшого ночного столика, здесь были также стоявшие вдоль стен, затянутых светло-зеленой репсовой тканью, секретер с откидной крышкой, комод из вязового дерева и легкое кресло, куда F. положила одежду. Расположенная в отдалении от остальных помещений, выходящая окнами в тихий дворик, эта комната была уютной и спокойной. Себастьян мог здесь отдохнуть. У него был усталый вид. Увы, мой фаворит все еще не оправился от простуды. (Однако это не мешало ему по-прежнему выглядеть арийцем, высоким и мускулистым.)

Ему нужно было уединение, короткая пауза, которую я решила во что бы то ни стало устроить между его прибытием и началом литургии. Но прежде чем оставить его одного, я должна была подвести ему глаза, потом спешно раздобытыми парикмахерскими ножницами подрезать ему волосы, которые я находила слишком длинными, чтобы открыть линию шеи, скрытую белокурыми прядями, в том месте, где она переходила в плечо, образовывая изгиб, словно созданный для очертаний губ. Мне нравилось сжимать эту округлую шею кожаными ошейниками с заклепками, кольцами из грубого металла, цепями, узкими лентами или простыми шнурками. В этот вечер я украсила шею Себастьяна черной бархатной лентой.

Потом я ушла, погасив свет и оставив на мраморной доске комода, на самом виду, электрический фонарик и шелковую черную полумаску. За Себастьяном должны были прийти в нужный момент.

В красной гостиной мои подруги (тем временем прибыла Мари, третья приглашенная), согласно неизменному и теперь всем известному ритуалу заказали себе шампанского. Негр разлил золотистое вино в бокалы и поочередно передал их каждой из женщин, опустив глаза и преклонив колено. Для меня он приготовил стакан виски, который подал столь же почтительно.

Четыре женщины, двое мужчин… Четыре женщины-заговорщицы и двое мужчин — в их распоряжении… Хорошо… Можно было повернуть ключ в замке и снова опустить портьеру над входной дверью.

Негр отправился на кухню за льдом или чем-то еще, я быстро написала отдельные сценарии для Франсуазы и Мари, которые, в отличие от F., не участвовали вместе со мной в разработке всего церемониала. Я указала, какие сцены будут проходить в темноте (участники должны были надеть маски и действовать строго по указаниям), а какие — при свете дня (без масок и с большим простором для импровизаций). Теперь мне нужно было надеть платье, подготовленное для церемонии.

Наконец, мы все были готовы. Осталось лишь объяснить негру, что он должен сделать: «Сейчас вы пойдете в комнату F. На комоде вы увидите электрический фонарик и черную полумаску. Вы возьмете их. Потом приведете Себастьяна. Вы будете сопровождать его через коридор и комнату F. вот до этой двери (я указала на нее жестом). Мы будем ждать за ней. Вы постучите три раза. Никто не ответит. Вы подождете минуту, и тогда можете входить». Далее шли подробные инструкции, касающиеся маски и фонарика. «Пока все. Идите!»

Темнота. Молчание.

Красная гостиная погружена в полную темноту и абсолютную тишину. Мы ждем. После трех ударов в деревянную створку чуть скрипит, поворачиваясь, дверная ручка, потом дверь едва слышно открывается — и снова тихо. Босые ступни беззвучно движутся по ковру. Они приближаются, вместе с круглым пятном света, падающего от фонарика, который держат в руке направленным вниз. Босые ступни и пятно света достигают середины комнаты и замирают. Внезапно от фонарика, повернутого к нам, протягивается луч света и неторопливо перемещается в горизонтальном направлении справа налево, потом слева направо и наконец останавливается на нас, словно завороженный этим зрелищем: четыре женщины сидят в ряд на черном диване, молчаливые, неподвижные, одетые в длинные черные платья и черные туфли на высоких каблуках. Вместо лиц у них одинаковые белые маски — четыре маски без всякого выражения, взгляды сквозь прорези — безжизненны, как у античных статуй. У них одинаковые белые сомкнутые губы, одинаковые широко раскрытые пустые глаза; спокойные черты, выпуклые лбы, гладкие бледно-восковые щеки. Четыре жутковатых манекена с мертвыми лицами, выступившие из тьмы.

У двух сидящих в центре руки сложены на сжатых коленях. У тех, что сидят по краям, одна рука вытянута вдоль подлокотника, а корпус чуть склонен вбок, и от этого их позы более расслабленные. Ничто не шелохнется. Даже луч фонарика застыл на неподвижном видении. Так продолжается долго… Кажется, так будет продолжаться всегда… Но вот рука, словно обретшая способность двигаться от настойчивого света, неуловимо перемещается — и вдруг, без всякого предупреждения, вспыхивает новый луч, более яркий, чем первый, направленный ему навстречу. Видение исчезает, поглощенное этим резким невыносимым светом.