Читать книгу "Потребитель - Майкл Джира"

Собирая все силы, я перемещаю вес тела в ноги, пытаясь встать. Я не могу, хоть и не чувствую своего веса. Моя кожа держит внутренности — они легкие, будто наполнены воз-духом.

Я хочу встать. Я не могу сосредоточиться. Я привстаю наполовину и падаю спиной на землю, вываливаясь из кресла, вырывая болты из ступней. Я лежу, и мое тело раздается в стороны, надуваясь. Мою голову относит к потолку. Я не могу пошевельнуться.

Время идет, я ни о чем не думаю, затем что-то тихо заползает в мои разверстые кишки. Оборачивает свои пальцы вокруг моего сердца и тихонько сжимает его, будто пытаясь выдавить из него последний слабый удар. Я лежу в ожидании. Собака/человек вскрывает мою грудную клетку и просовывает туда морду, проводя холодным носом по влажным сплетениям моих внутренностей. Собрав последние силы, я вталкиваю его морду в себя, шепча ему в ухо свое имя.

1983/1994

Её единственная любовь

Не в силах выносить больше запах разложения своих родимей, маленькая девочка встает с постели, покидая уютное тепло мягкого одеяла, и идет по коридору в их комнату. Ее босые ноги неслышно ступают по толстому ковру.

Она открывает дверь. Ее обдает волной удушливой вони.

Она входит, вяло сблевывая на ладонь небольшие комочки гноя и крови.

Кровать черна от мух — они зарываются в плоть ее родителей, откладывая яйца, из которых выведутся новые мухи. Рана, которую она оставила на шее отца, кишит ими.

Голова ее матери покоится на плече отца, рот открыт, набитый мухами. Нож лежит на полу у кровати. Ковер впитывает кровь. Она подбирает нож, любуясь отражением своего лица в сверкающей между пятен крови стали, затем отбрасывает нож в угол.

Она идет к окну по другую сторону кровати и с огромным усилием все-таки открывает его. Внутрь врывается холодный зимний воздух. Мухи зарываются глубже в плоть ее родителей в поисках тепла.

Она снимает ночную рубашку, стягивает покрывало и ютится между их тел. Через минуту она сплошь покрыта мухами. Она плотно укутывает шею покрывалом, прячась от ледяного воздуха и вскоре засыпает. Она чувствует, как мухи жалят ее кожу под покрывалом, будто маленькие птички, что собираются вокруг нее, пытаясь поднять ее в воздух. Она трется ногой о холодный живот своего отца и видит сон.

1986/1994

Его ребячества

Голый старик смотрит телевизор, лежа в постели. Его лицо вплотную прижато к экрану пообок кровати. Он заглядывает поверх белых пуховых холмов своей подушки в волшебный мир за стеклом. Комната освещается только телеэкраном. Кожа старика — бледно-голубая. Детали его черепа проступают под кожей, как в рентгеновских лучах. На полу возле кровати — чашка с застывшим жиром, оставшимися от готовки. Не отрывая взгляда от телевизора, он размазывает жир по своему телу, доставляя себе вялое впечатление сладострастия.

После почти бесчувственного семяизвержения он идет на кухню и берет из ящика разделочный нож, затем возвращается в спальню и ложится перед телевизором на спину. Он расслабляется, опустошая свое сознание.

Он просовывает нож под кожу правой руки, у запястья. Он осторожен, старается резать не слишком глубоко.

Через час ему удается отодрать кожу на руке до плеча. Он чувствует себя освеженным, считает, что теперь он превратился в лучшую версию самого себя. Острота боли кажется ему тщетной — он потерял способность отличать боль в/на руке от ощущений, доставляемых трением его засаленной кожи о шерстяное одеяло его постели.

Он встает и одевается. Его рука торчит из рукава майки и мажет все красным, истекая кровью на все, роняя на пол капли. Он спускается по лестнице, останавливаясь после каждого пролета, чтобы собраться с силами, оставляя маленькую красную лужицу на каждом привале.

В ярком солнечном свете он чувствует себя голым, выставленным на всеобщее обозрение. Люди смотрят на его запекающуюся кровью руку и плюют. Он вдруг ощущает себя свободным. Он думает: «Они должны мне завидовать».

Весь первый день его рука — красная и влажная, складки и волокна мышц сверкают на солнце. Но проходят дни, он бродит бесцельно по улицам города, ночью подпирая своим телом какую-нибудь стену, чтобы урвать несколько минут обалделого полусна, а на руке его тем временем образуется корка, и рука разбухает вдвое, похожая на неуклюжую дубину, свисающую с плеча.

Его глаза закатываются, выпучиваясь желтоватыми белками, подернутыми тонкой паутиной красных вен. Старик слепо бредет по улице, спотыкаясь о собственные ступни. Остается лежать там, где упал, пока кто-нибудь не подходит и, преодолевая отвращение, не помогает мерзкому старикашке подняться. Он протягивает им свою запекшуюся кровью руку. Когда они хватаются за нее, корка слазит, как поджаристая корочка запеченного животного, и в руках у них остается только засохшая полая муфта.

1986

Некоторые слабости

Я нарастил мышцы и хочу ими пользоваться. Каждое утро я просыпаюсь, становлюсь голый перед зеркалом и полчаса поигрываю ими. Когда я смотрю на себя, во мне растет желание проломить кому-нибудь голову ударом кулака. Я хочу видеть, как мой кулак проломит череп какому-нибудь козлу, а потом ом я протолкну руку вниз, сгребу в охапку внутренности и выдерну их у него из горла. Это было бы приятно. Значение имеет только то, что доставляет мне удовольствие. Я ведь нарастил мускулы, чтобы ими пользоваться. От этого мне приятно. Не вижу смысла в том, чтобы годами пахать лишь ради тупого довольства «здоровьем» или внешним видом — нет уж, я намерен порвать чью-нибудь жопу. Я удовлетворен, когда размалываю чье-нибудь табло об асфальт.

Сомневаться? Еще чего. Мне нравится причинять боль. Я таков. Меня сразу же вознаграждает то, что только что сделал.

Никаких порожняков. Чистая звериная боль, я — победитель, я — босс, я — сверху, а ты подо мной. Я никогда не позволю себе оказаться в положении того, кому больно. Я все сделаю, чтобы избежать боли. Я буду убегать, терпеть унижение (если это меньшая из двух болей), предам так называемого друга — все что угодно. Чтобы свести к минимуму возможность боли, на людях я никогда не веду себя угрожающе. Я тушуюсь. Не показываю своих мускулов. Разговариваю мягко. Не нужно производить ни на кого впечатление. Мне абсолютно безразлично, что обо мне думают. Я хочу лишь удовлетворения. И я получаю его, когда нужно. Я вызываю его, как эрекцию, ласкаю его, довожу до кульминации, а затем, когда я готов, я найду, кого поиметь. Кого уничтожить, кого сокрушить. Я изобью его, а потом отымею. Но ему не удастся «разделить» это, как какому-нибудь слизняку-мазохисту, который избавляется от своего ущербного комплекса вины перед властью. Ему придется испугаться по-честному или даже думать, что он сильный. Вот тогда это приятно. Вот тогда это приятно: когда какая-нибудь самодовольная мразь чувствует, как мой каблук выдавливает его глаз, или как ломаются его ребра от удара моего кулака, мой здоровый, блядь, молот-кулак крушит его ребра, как спички, потом мой член имеет его во все дыры, моя сперма мешается с его вонючей кровью. О да, меня заводит об этом думать. Прямо сейчас, вот в эту минуту, я дрочу. Я представляю свой член в твоем беззубом рту, прямо сейчас. Я спускаю целый галлон тебе в горло. Ты выблевываешь зеленую жижу мне на колени, а потом я убиваю тебя за эту ошибку. Я откручиваю тебе на хрен голову с твоей хилой шеи за эту ошибку. Я убиваю тебя, как жалкого цыпленка, который ты и есть, прямо там, и — разом, а потом я тебя еще выебу. Потом я съем твои скисшие мозги и вышвырну твой труп вместе с мусором. Вот теперь ты совершенен. Теперь ты делаешь то, что умеешь лучше всего: ты — мертв. Я тебя использовал. Я тебя отымел. Я стер твое лицо с этой прогорклой земли. Моя цель в жизни — мое удовольствие, и от этого мне приятно.