Читать книгу "Странствие Бальдасара - Амин Маалуф"

17 ноября.

Сегодня вторник, и чтобы отвлечься от своих тревог, я позволил себе одну из моих излюбленных радостей — побродить одному по улицам города и на целый день затеряться в квартале книжных лавок. Но когда по соседству с мечетью Сулеймана я простодушно упомянул имя Мазандарани в разговоре с купцом, спросившим, что я ищу, тот нахмурил брови и быстро подал мне знак понизить голос. Удостоверившись, что меня никто, кроме него, не слышал, он пригласил войти и приказал своему сыну удалиться, чтобы мы могли поговорить без свидетелей.

Но даже когда мы остались одни, он говорил очень тихо: настолько, что мне приходилось делать постоянное усилие, чтобы расслышать его. По его словам, самым высоким властям стало известно о предсказаниях насчет Судного дня, что уже рядом с нами; один астролог будто бы сказал великому визирю, что все столы скоро будут перевернуты, а яства убраны, что самые большие тюрбаны падут на землю вместе с головами, которые их носят, и все дворцы обрушатся на тех, кто в них обитает. Из страха, как бы эти слухи не вызвали панику или мятеж, был отдан приказ забирать и уничтожать все книги, объявляющие о неотвратимости конца света; те же, кто их переписывает, продает, распространяет или комментирует, подлежат самому суровому наказанию. Все это делается под покровом тайны, признался мне славный человек, показав на закрытую лавку соседа, который был схвачен и замучен, и даже его собственные братья не решались справляться о его судьбе.

Я был бесконечно признателен своему коллеге, взявшему на себя труд предупредить меня об опасности и оказавшему мне такое доверие, несмотря на мое происхождение. Но, может быть, как раз из-за моего происхождения он и почувствовал ко мне доверие. Если бы власти хотели испытать или выследить его, не стали бы они подсылать к нему генуэзца, не так ли?

То, что я узнал сегодня, проливает новый свет на происшедшее со мной в Алеппо и лучше объясняет необычную реакцию книгопродавцев из Триполи, когда я осведомился у них о «Сотом Имени».

Мне бы надо стать сдержаннее, осмотрительнее, и, главное, не следует теперь бегать по книжным лавкам с названием книги на устах. Да, надо бы, так я говорю себе сегодня, но не уверен, что смогу долго придерживаться этого разумного поведения. Так как слова того доброго человека не только побуждают меня к осторожности, но они также разжигают мое любопытство к этой проклятой книге, которая все время надо мной насмехается.

18 ноября.

Сегодня я еще раз пошел к книжникам и ходил до наступления ночи. Я смотрел, наблюдал, рылся в книгах, ни разу все же не справившись о «Сотом Имени».

Я кое-что приобрел, и среди прочих одно редкое сочинение, давно мною разыскиваемое: «Знание об оккультных письменах», приписываемое Ибн-Вахшийе. В нем изложено с десяток различных систем письма, расшифровать которые может только посвященный; если бы я раньше приобрел эту книгу, я, может быть, выбрал бы одну из них, чтобы вести свой дневник. Но поздно, у меня уже образовались свои привычки, я использую собственный шифр и не стану его менять.

Написано в пятницу, 27 ноября 1665 года.

Только что окончилась неделя долгого кошмара, и страх еще живет во мне. Но я отказываюсь уезжать. Я отказываюсь ехать назад побежденным, обобранным и униженным.

Я не останусь в Константинополе дольше необходимого, но покину его не раньше, чем добьюсь возмещения за то, что мне пришлось претерпеть.

Мои испытания начались 19-го, в четверг, когда Бумех, чрезвычайно взволнованный, объявил мне, что ему удалось наконец выяснить, кто из коллекционеров владеет копией «Сотого Имени». Я ведь запретил племяннику разыскивать эту книгу, но, может быть, сделал это слишком мягко. И хотя я и попенял ему за это в тот день, но все же тотчас спросил его о том, что он узнал.

Предполагаемый собиратель книг был мне знаком, это дворянин из Валахии, воевода по имени Мирча, собравший в своем дворце одну из прекраснейших библиотек во всей империи, когда-то очень давно он даже посылал к моему отцу своего человека с поручением купить книгу псалмов на пергаменте, чудесно украшенную и иллюстрированную изображениями икон. Я подумал, что если мне пойти к нему, он вспомнит об этой покупке и, может быть, скажет мне, есть ли у него копия книги Мазандарани.

Мы направились к воеводе на исходе дня, в тот час, когда люди пробуждаются после сиесты. Мы отправились вдвоем, Бумех и я. Оба оделись по-генуэзски. Я, конечно, взял с племянника обещание предоставить мне самому вести разговор. Я не хотел напугать хозяина, тут же, с порога, приступив к нему с расспросами о книге сомнительной подлинности и столь же сомнительного содержания. Следовательно, обо всем надо было говорить обиняками.

Резиденция валашского воеводы — выделявшаяся на фоне окружавших ее турецких домов — неоправданно узурпировала наименование дворца, без сомнения, обязанная им скорее личности своего владельца, чем архитектуре; можно было подумать, что это дом сапожника, увеличенный в двенадцать раз, или двенадцать домов сапожника, повторенные одним архитектором и соединенные между собой почти слепой стеной внизу, а на этажах — деревянными выступами и мрачными жалюзи. Но каждый знал его под именем дворца, так что даже клубок окрестных улиц носил теперь это имя. Я вспомнил о сапожнике, потому что это в самом деле был квартал сапожников, кожевенников и известнейших переплетчиков, самым постоянным покупателем которых, как я полагаю, и был, вероятно, наш коллекционер.

В воротах нас встретил валах в длинной куртке зеленого шелка, под его одеждой виднелись плохо скрытые сабля и пистолет; как только мы назвали свои имена и род занятий, не уточняя цель нашего прихода, он провел нас в небольшой кабинет с единственной дверью, стены которого были сплошь заставлены книгами. Я сказал ему: «Бальдасар Эмбриако, торговец редкостями и старинными книгами, и мой племянник Жабер», но сильно сомневался, что моя профессия станет здесь волшебным ключом, который откроет передо мной все двери.

Некоторое время спустя появился воевода, сопровождаемый другим воякой, он был одет так же, как и первый, и держался за висевшую на боку саблю. Поняв, что нас нечего опасаться, хозяин сделал ему знак удалиться и уселся на диван напротив нас. Тотчас же служанка принесла кофе и сироп, поставила все на низкий столик и вышла, притворив за собой дверь.

Хозяин начал любезно расспрашивать нас о тяготах путешествия, потом сказал, что польщен нашим визитом, не спрашивая о его причинах. Это был уже пожилой человек, вероятно, лет семидесяти, худой, с изможденным лицом, окаймленным белой окладистой бородой. Одет он был не так богато, как его люди: просто в длинную белую вышитую рубаху навыпуск и брюки из той же материи. Старик говорил по-итальянски, он объяснил нам, что прожил долгие годы на чужбине и некоторое время из этих бесчисленных лет своего изгнания провел при дворе великого герцога Фердинанда во Флоренции, которую ему пришлось покинуть из-за того, что его хотели склонить к католичеству. Он долго восхвалял изысканность двора Медичи, равно как и их щедрость, потом начал оплакивать их нынешнее положение. Именно там он научился любить прекрасное и решил потратить свое состояние не на княжеские интриги, а на собирание старых книг.