Читать книгу "Вперед и с песней - Марина Серова"

— Интересно, — сказала я. — Очень любопытно. Но вдруг…

Вдруг запиликал мой пейджер, и я быстро отцепила его от ремня, чтобы прочитать сообщение.

«Срочно! — было написано на крохотном экране. — Пробирки нашлись. Они в центре главной площади имени Ленина. Танечка, сделайте что-нибудь!»

И подпись — «Адам».

Я растерянно еще раз перечитала глазами сообщение. Что все это значит? Как это — в центре главной площади города?

Что и говорить, господин Одупейло был в своем репертуаре, на редкость сумбурном.

Но как бы то ни было — неужели пропащие микробы действительно обнаружились?

— Мне надо срочно ехать, — вскочила я с места как ужаленная. — Надеюсь, этот разговор останется между нами? Вы понимаете, что он — секретного, я бы даже сказала — сверхсекретного свойства.

Виктор Петрович кивнул, но потом сказал:

— Знаете, я бы вам все же посоветовал попить некоторое время легкие успокоительные средства. Снимает некоторую излишнюю нервозность, взвинченность. Вы когда освободитесь, загляните ко мне, я выпишу вам несколько рецептов, мы вместе подберем небольшой курс лечения. Но если вы все же предпочитаете лечиться в стационаре…

— Нет, нисколько, — только и сказала я врачу, пулей выскакивая из его кабинета.

До главной площади города я домчалась всего за пятнадцать минут — и как это меня не остановили по дороге гаишники?

Естественно, заезжать на транспорте на площадь было нельзя, поэтому я оставила свой автомобиль недалеко от пиццерии, а сама побежала к площади, посредине которой стоял огромный памятник Ленину.

Одно время по нашему Тарасову прокатилась настоящая мини-война между теми, кто считал, что памятник вождю пролетариата нужно непременно снести и даже сменить его на какой-нибудь царский, другие также твердо были убеждены, что не стоит таким топорным способом вычеркивать из истории написанные кровью страницы.

Как бы то ни было, но памятник Ленину до сих пор стоял в центре города целым и невредимым, указывая перстом в туманную даль.

На площади между тем сейчас не наблюдалось совершенно ничего необычного — спокойно ходили какие-то люди, в небольшом фонтане возле сквера купались дети, слышался ребячий визг и музыка из радиоприемника, который держал на коленях совсем молоденький мальчишка, обнимающий свободной рукой девушку.

Что за бред? Где здесь могут быть пробирки?

Я решила не торопясь обойти всю площадь со скверами, которые по краям служили ей обрамлением, и площадками для отдыха праздных горожан.

Чтобы не привлекать внимания прохожих своим, как выразился Виктор Петрович, взвинченным видом, я купила большое эскимо и неторопливо влилась в армию гуляющих.

Первым делом я подошла поближе к зданию областной администрации, но ничего необычного возле него тоже не увидела.

Не успела я сделать вокруг памятника первый круг почета, как меня кто-то схватил сзади за локоть.

Это была Лиля.

— Скорее, скорее, мы тебя ждем, — горячо прошептала она и потянула меня куда-то за собой. — Адам Егорович не может отойти, он все время наблюдает. Представляешь, как только ты поехала в диспансер, он открыл одну газету, какую-то маленькую, а там как раз все написано. Мы сразу побежали сюда. А потом я тебе сообщение передала… Скорее… Там эта самая — площадка гласности…

Она тянула меня в один из скверов, где действительно было такое историческое место.

Когда-то в начале девяностых годов здесь несколько недель подряд стояла так называемая «палатка демократии», оклеенная листовками. Именно на этом месте, напротив окон администрации, привычно объявлялись голодовки и проводились всевозможные митинги и акции протеста.

Теперь подобные мероприятия устраивались в Тарасове все реже и реже, но порой на «площадке гласности» появлялся какой-нибудь городской сумасшедший, на которого никто, даже журналисты, не обращал ни малейшего внимания.

Как же я могла забыть про это место на площади? Да, впрочем, и многие другие тарасовцы подзабыли, что один клочок асфальта имеет здесь особое назначение.

И потому с совершенно равнодушным видом поглядывали на странного человека, заросшего дикой щетиной, который сидел посередине «площадки гласности» прямо на асфальте, в очерченном возле себя круге, положив перед собой криво исписанный лист ватмана.

— Он за круг никого не пропускает. Говорит, что будет разговаривать только с губернатором области, — показала на забастовщика Лиля.

Напротив забастовщика с несчастным видом сидел Адам Егорович, который не отрывал от этого типа своих воспаленных глаз. Точнее, он безотрывно смотрел на его руки.

— Вон они, — завороженно прошептал Адам Егорович, когда я подсела к нему рядом на скамейку. — Он держит их в руках, Танечка. Вон видите? Как машет, как машет! Хорошо, что они неплохо закрыты, но ведь контейнеры можно открыть, и он это уже один раз демонстрировал…

— И что вы на него теперь любуетесь? Надо его взять — и дело с концом…

— Да в том-то и дело, Танечка, что опасно, — заволновался Адам Егорович. — Он кричит, что если кто-нибудь зайдет за круг, то он выльет содержимое пробирок в фонтан. Видите, где как раз ребятишки плещутся. И такой может, Танечка, он находится в таком ужасном положении и состоянии… Я даже не знаю, что делать. А потом — ведь это фонтан, и, значит, палочки сразу попадут в канализацию, в самую благоприятную для себя среду.

Признаться, у меня тоже еще не было никакого решения, и пока я просто подошла поближе, чтобы прочитать, что же написано в воззвании.

«Я, Михаил Иванович Егоркин, — разобрала я буквы, размашисто начертанные синим фломастером, — 1940 года рождения, русский, десять лет лечился, а потом еще четыре года работал в психиатрической лечебнице, имею хороший трудовой стаж. Но в настоящее время руководители задерживают мне зарплату на четыре месяца, мотивируя тем, что летом печи топить не надо и трупов в мое распоряжение тоже не поступает. Я требую, чтобы губернатор удовлетворил все мои требования, а в противном случае я заражу весь Тарасов чумой и другой холерой. Буду разговаривать только с губернатором и…»

Дальше запись обрывалась — возможно, переходила на следующую страницу. Но в целом с Михаилом Ивановичем Егоркиным все было ясно и так.

— Почему не обезвредите? — поинтересовалась я у молоденького милиционера с веселыми глазами, который стоял тут же, в тенечке.

— Не положено, — сказал он. — Существует распоряжение, что на этой площадке всем можно сутки что хочешь болтать. Демократия все-таки. И потом — жалко, что ли? Все равно никто внимания не обращает.

— Братья и сестры! — вдруг послышался глуховатый голос с площадки — его подал Егоркин. — Я требую личной встречи с губернатором. Если до наступления темноты он не подойдет ко мне лично и не удовлетворит всех моих требований, я заражу весь город страшными болезнями, и вы еще не один раз вспомните Егоркина…