Читать книгу "Вожделение бездны - Елена Черникова"

- Вы меня утешаете или пугаете?

- Сама не знаю, как относиться к этому. Ты ведь совсем юный, а уже столько пережил. В мирное время - сирота, на ровном, казалось бы, месте. Смотри, что получается: в один миг ты остался без матери, а в какой-то степени и без отца - он, конечно, найдётся, уверена! Взрыв, будто метеорит упал на семью, где не собирались ни умирать, ни убегать. И сидишь ты сейчас в кафе с представителем прессы, а сидел бы дома и смотрел на других представителей, только на экране. И радио слушал бы равнодушно, там про других, и всё это умора и кино.

- Пресса принесла в наш дом смерть. Началось-то не с вас. Объявление было всероссийское, новости министерства, про Дарвина и религию.

- Формально - да. Но куда бежать от прессы? Некуда. Почти все, чуть что - к прессе. Всё она, зараза, понимает, умеет и знает.

- Мне сейчас хорошо, - вдруг притормозил он. - С вами.

- Спасибо, стараюсь, но это частное определение. Знаешь, я могла бы уехать в отпуск подальше от Москвы, прогуляться по свету. А я сижу в городе, в опасении, что без меня произойдёт захватывающее, решающее, и моё межеумочное состояние тоже результат воздействия прессы - уже на меня лично. Эффект-иллюзия участия в жизни. Но я умею с этим бороться, могу - не всегда! - оторвать мух от котлет и дифференцировать: где я и моё, а где внушённое. Большинство прочих потребителей современной информации этого уже не могут.

- И вы думаете, мама писала как бы… ото всех?

- Безусловно. Иначе в этом жанре не пишут. Рука не поднимется.

- Пойдём пройдёмся… - вдруг очень жалобно попросил он.

Мы два часа брели по улицам, не глядя друг на друга. Молчали каждый о своём. Мне было неловко, хотелось избавить мальчика от игл, вонзённых обстоятельствами места и времени, но я не знала как.

Глава 28

Как так: корова чёрная, а молоко белое? Людям на потешенье, всему свету на удивленье. Тарабарская грамота. Потерял - не сказывай, нашёл - не показывай!

- Баблотека. Ух! Смотри, что я придумал! - сказал Ане Кутузов утром, новым, до хруста свежим.

Девушка смиренно ждала, пока профессор выбирался из мешка. Он провёл ночь на

журнальном столике подле своей пирамиды, куда ему действительно принесли перины, постелили, огородили. Он выспался глубоко и полно.

- Обстановка навеяла? - расшифровала девушка.

- А ты думала! Не каждый день поспишь посреди… С этимологией баблотеки всё ясно?

- Ты меня не уважаешь. А откуда знаешь бабло?

- Я и про башли слыхал, и про капусту. Я же учёный, детка, и отец твоего ровесника. У меня сто человек детей в универе.

Профессор отправился в душ. Оказалось - обширная территория, покрытая плиткой от Валентино. В углу скромно спряталась двухместная джакузи, в другом - кабинка с музыкой, собственно душ, в третьем - понятные жизненные удобства, в четвёртом - ну гримуборная для кордебалета. В серединке можно устраивать кремлёвскую елку, водить хороводы, не толкаясь, но - не сезон.

В баблотеку вернулся новый человек. Воодушевлённый. То есть из-под душа. В Москву! Три раза.

Как ни скор был побег, Кутузов успел захватить из дому и вещи для тела, и

вытащить из кладовой старую дорожную сумку, способную менять фасон и размер. Аня отметила запасливость, не повреждённую бедствиями.

Завтрак подадут через десять минут, сообщила она и тактично оставила больного наедине с его сокровищами, а он, вытряхнув из сумки всё до пылинки, обошёл пирамиду и выбрал три фолианта, так, средней руки, уложил на дно, прикрыл их свитером и застегнул замки на минимальный размер сумки. Нелегко было решить со

средней рукой, но сладил с собой, выбрал, отторг верхушку-пирамидион, отрезал по живому.

За едой обсудили день: оба едут в Москву, Аня работает переводчиком с китайско-финской делегацией, профессор гуляет, вечером встреча, возвращаются к ужину. Аня заметила про себя, что подмосковный воздух полезен убитому горем вдовствующему сумасшедшему. Конечно, термины не оглашались. "Полезен убитому горем", - думала Аня. "Подмосковный воздух", - думал Кутузов. А "сумасшедший" никто не думал, и так ясно.

Пока летели по магистрали, Кутузов был исключительно бодр: что-то звонкое, хрустальное делает новизна с любой душой, как она ни вертись и как ни кричи ей что-то учёное воспалённый мозг. И даже если её нет.

Но по прибытии в город, когда Аня умчалась к своим китайским финнам, у Кутузова около желудка, ближе к сердцу, стало мягко и вяло, будто чуть спустило колесо. Он, правда, сначала не понял - какое.

Колкие мысли о деньгах, о внезапной необходимости заработать нетипичную сумму; воспоминания о похищении собственной библиотеки из собственного дома; вспыхнувшая, как электросварка, рамка "Глаза жены", - и через минуту-другую

Кутузов узнал, с каким подлым присвистом и сосущей болью спускает колесо фортуны, спускает по всему телу, спускает не в символической вышине, где носятся мифы,

эйдосы и симулякры, а грубым рывком спускается всё, как игрок спускает последние часы, всё летит вбок, набок, вкривь и вкось, а ты думал, такое только в кино - пуск! И ракета падает!..

Взлетела и рухнула. Торжественный пуск! Шум, делегация - и взрыв. Остросюжетное кино! Оно может ворваться в жизнь и устранить её. Оказывается, существует и внутреннее колесо, которое не чувствуешь, пока хорошо, пока здоров. Кто бы подумал… фантастично. Ну не может быть! Ослабели ноги, пробило испариной. Не может! Встать!

Он вспомнил проклятое радио, ещё раз пережил позорную смерть анонимщицы, увидел растерзанную Библию с оторванными досками, за лечение которой он должен три тысячи евро слишком щепетильному реставратору, мельком зацепил брошенных в

разгар семестра студентов и на горький десерт подумал о сыне, который чудовище… но у сына есть его Бог, вот и пусть разбирается.

"А меня этого нет! - почти крикнул Кутузов. - Мне всё это самому! Одному!"

Сплетение нитей; узел хуже морского. Что вы, Парки, наделали? Я не могу вернуться к людям, пока не распутаю. Не я запутал, а распутывать мне.

Сегодня профессор Кутузов вышел в люди, чтобы познакомиться с людьми и уточнить, зачем они живут. Сегодня это важно, и наживка, лучшая на белом свете, у него с собой. Поправив отсутствующий галстук, он выпрямил спину.

Он стоял, как флагшток без полотнища, посреди шумной улицы и не мог найти

указателя с названием. Завели же моду: писать имя улицы только в начале квартала. А если вас высадили в середине?

Не справившись, он рассудил: зачем ему имя улицы? Люди везде одинаковы. Ясно, что это не Твербуль. Пампуша-то нет.

…Как начать? Оттуда, из фантазий, с Аниной кухни, от журнального столика под

пирамидой - всё казалось осуществимым до смеха легко. Подойти к любому прохожему, вручить книгу, "не стоит благодарности". Наученный первыми опытами с бабушками, он не будет входить в переговоры, прислушиваться к особенностям речи, нюхать нафталин ассоциаций - никогда! Даешь конкретику!