Читать книгу "Худышка - Иби Каслик"

Все эти пульсы, словно пачка денег в кармане зеленого платья Веслы, сложились в непостижимый будущий миг его жизни, который настал здесь и сейчас.

Он сует руку в карман ее пальто, чтобы на один миг продлить спокойствие. И тут же в висках у него раздается раскат болезненного грома в стетоскопе, детский крик, женский стон.

Осколок боли заливает его сердце, на миг его парализуя. Вот на что это похоже, когда тонешь. Он отнимает руку от Веслы и прижимает к сердцу. Оно кажется твердым на ощупь, как стекло. В смятении он стучит костяшками пальцев по стеклу своего тяжелого сердца и понимает, что это полупустая бутылка водки в кармане, из которой он пил перед тем, как встретиться с ней.

Покой закончился, Томас и Весла выходят из санатория рука об руку. Боль перешла в живот, прорезая его крест-накрест. Им нужно только пройти через горы и слаться на границе, Это просто: они заявят, что просит убежища, останутся в лагере, а потом подадут прошение на въезд в Канаду. Там не откажут врачу и медсестре; он слышал, что в Канаде нужны профессионалы.

Большие двери со свистом закрываются, он думает о том, что не смог защитить Мишу. Миша, молодой и здоровый как бык, несмотря на это, жаловался на головные боли, приступы оцепенения. Томас записал в дневнике его диагноз и рекомендации уверенным докторским почерком: подвержен приступам. Направить на анализы. По тут его мозг резко захлопывается, как затвор фотоаппарата. Он слышит щелчок в голове и поворачивается к Весле.

Она грустно улыбается и быстро шагает, чтобы ее туфли на толстой подошве не вязли в грязи. Он смотрит на нее, она тянет его за собой, как сонного ребенка, и его охватывает ее решимость преодолевать препятствия, бежать. Он думает о том, как постепенно расширяется ее тело под облегающим зеленым платьем, о ребенке, который родится у них через четыре коротких месяца, о том, что он станет отцом, о том, что она стала крепче спать, о том, как ночью она гладит его по голове и притягивает его к себе. Он вспоминает, как он удивился, когда три недели назад увидел ее на лестнице санатория с одним чемоданом и охапкой полевых цветов.

Когда они походят к опушке леса, он вынимает компас и сверяется.

– На запад, верно? Мы идем на северо-запад.

Запад похож на картинки, которые он видел в книжных иллюстрациях в городе. Запад – это ковбои, свободно падающие волосы Джеймса Дина. Поля, засаженные деревьями, пшеница, озера, фермы. Тонкие белые британские леди, тычущие мизинцами в небо, чайные чашки, взлетающие в воздух, словно крошечные, разрисованные золотом космические корабли. Север – трубы каминов, шкуры больших белых медведей. Запад – это перья индейцев, покачивающиеся в пляске. Север – мокасины и бисер, нашитый на солнце августа, изношенный за влажную зиму. Север, где цвет красный, белый, коричневый и желтый; как сепия может поблекнуть, пока ты в пути, пока ты движешься.

Они пускаются бежать наугад; теперь он тащит ее, и копыта цокают по листьям. Они бегут, подымая животных ото сна, сами становясь животными. Она кричит на него:

– Ты что? Зачем мы бежим, Томас, остановись!

Но он бежит в другую страну. Он растерян, он думает, сможет ли он продолжать идти, толкать, тащить ее за собой, они даже не заметят, как прибегут прямо во Францию, а потом перепрыгнут через океан, как в сказке. Он может перепрыгнуть океан с женщиной на руках.

Он бежит и налетает на здоровенного австрийского офицера, тот хватает его и прижимает к земле.

Томас опускает голову и сдается, но он не знает, что будет потом.

– Такой был план, – говорит он.

– Какой план?! – кричит она. – Нет никакого плана. Господи, ты книг начитался. – Потом она умоляет его помолчать. – Простите, господин офицер, – говорит она на идеальном немецком языке. – Мой муж в последнее время много волновался, он чуть-чуть растерян, мы пришли из больницы, вот наши бумаги.

Она передает две трети сбережений Томаса в разорванном коричневом конверте и уверенно улыбается пограничнику.

– Я уверена, что все документы в порядке.

Томас думает о своих будущих сыновьях, о том, что они никогда не будут носить униформу, никогда не будут подкупать тех, кто имеет власть, или рисковать собой. Потом его тошнит. Тревога вместе со спиртным – слишком сильное сочетание для его слабого сердца и желудка.

(Он еще не знает, что сыновья у него не родятся, и единственное, что после этого путешествия он передаст мне, своей дочери, это крошечный высохший череп обезьянки. Обрывки этой истории я теперь вытягиваю из скудных источников, оставленных прошлой жизнью, из его дневника с какими-то медицинскими документами. Еще там есть фотография молодого мужчины, которую я сую между листками; я еще не готова к этой встрече. Пока я не могу на него взглянуть.)

Томас поднимает руки над головой и чувствует, как прохладная земля под ногами охватывает его колени. Его тошнит, у него болит живот, как от предательства. Потом ему становится лучше, чем когда-либо за много лет, он побежден, прощен, разбит. Сердцебиение замирает, оставляя его разум в покое и тишине.

«Я прошел долгий путь, чтобы пасть ниц перед незнакомцем», – думает он.

Ему было тридцать один, он был испуган до полусмерти, одинок и болен от надежды, мой гордый, толстокожий отец: иммигрант, наконец-то.

Глава 20

В ту ночь я спала на кровати сестры и проснулась среди ночи, потому что лаяла Тэмми. Тэмми – соседская собака, надоедливая коротконогая гончая. Мама кричит, чтобы Жизель не уходила. Я подхожу к лестнице и вижу, что Жизель нацепила плеер, в руках у нее ключи от машины, и она орет на маму, перекрикивая громкую музыку, доносящуюся из больших наушников.

– Почему ты постоянно меня доводишь?! – спрашивает мама, закутываясь в халат и пытаясь встать между Жизель и дверью, и сквозь проволочную дверь уговаривает собаку: – Тсс, заткнись! Тэмми, хорошая собачка.

Мама еще кричит что-то по-венгерски и беспомощно смотрит на меня, как будто я могу запретить Жизель делать то, что ей хочется.

– Что тут у вас творится?

Я схожу по лестнице и впускаю Тэмми, наклоняюсь, и собака лижет мне лицо, виляя хвостом, она счастлива, что может участвовать в ночной драме людей.

– Заткнись, псина! – говорит Жизель, равнодушная к животным, проходит мимо нас и распахивает дверь. Она поворачивается ко мне и говорит: – Однажды нам втроем нужно сесть вместе с психиатром, хорошим, настоящим психиатром, с двумя докторскими степенями, и разобраться со всем нашим семейным враньем.

– Например? – спрашиваю я, вставая рядом с мамой.

– Это ты у нее спроси. Спроси, спроси сама.

– Ладно, – говорит мама и тащит Жизель в гостиную. – Я тебе расскажу. Теперь я тебе все расскажу.

Я слышу, как мамин голос пытается успокоить Жизель, а Тэмми шумно выражает протест у проволочной двери. Часть меня хочет выслушать маму, разобраться, что здесь вообще происходит, но я не могу двинуться с места. Через десять минут мимо меня проносится Жизель и хлопает дверью. Мама стоит рядом со мной, и мы смотрим, как разъяренная сестра заводит машину, которая с визгом выезжает со двора и скрывается.