Читать книгу "Там, где нас есть - Борис Мещеряков"

Москву я и тогда, и потом представлял себе куда хуже, у московских родственников мы бывали редко и не подолгу. Но дело не в том.

Бабка не питала особенных иллюзий относительно того, насколько я люблю стоять в очередях (а без очереди нужного почему-то не случалось), а напротив, люблю всякие достопримечательности, и с учетом моей слабости к культуре у нее был заранее заготовленный план посещения торговых центров в разных районах Северной столицы, с максимальной пользой для хозяйства и с максимальной же эффективностью охвата.

В тот день мы должны были посетить универмаг «Московский» на Московском проспекте, расположенный в первых этажах двух зданий-близнецов на разных сторонах улицы. Сошли это мы с бабкой с троллейбуса и заметили, как за углом одного здания тихо кипела оживленная группа людей, вид коей не оставлял сомнений. Это была очередь за чем-то. Сейчас трудно объяснить, как и главное — почему немедленно занималась чуть ли не любая замеченная очередь, неважно за чем. Тогда-то было понятно: раз очередь, значит, там что-то нужное всем, а стало быть, и нам, возможно, даже остро необходимое. По госцене. Сначала занимали очередь, самоназначенный бойкий распорядитель писал вам на руке номерок шариковой ручкой, а потом уж вы изящно осведомлялись светским тоном, а чего, соп-псно, дают, граждане? И граждане со свойственным советскому человеку участием охотно сообщали, что, собственно, дают.

Так четко тютелька в тютельку куда надо именно мне, я не попадал ни до, ни после. Очередь оказалась за джинсами. За джинсами! За синими джинсами породы «Texas», западногерманского производства, ценой, правда, не в сорок-шестьдесят, а в восемьдесят рублей, о чем интересующихся оповещала здоровенная картонка с надписью «ДЖИНСЫ 80 РУБ». Очередь была даже не очень длинная, часа на три-четыре, как определила опытным взглядом бабка.

Даже не знаю, как описать то, что во мне происходило, да толком я и не помню. Наверное, я был в адреналиновом, или какой он там, шоке от счастья. Тремя часами дело, конечно, не кончилось. Весь процесс от написания номерка на бабкиной ладошке до передачи мятых денег усталой девушке в синем халате занял часов семь или даже больше. Не помню, чем было наполнено это время моей жизни, помню, что дело было уже к закату, когда я принял пакет с МОИМИ! ПЕРВЫМИ! СОБСТВЕННЫМИ! ДЖИНСАМИ! По госцене, бля!

В душе моей все пело. Наверное, и в моем лице было что-то специальное в этот момент времени. Девушка в синем халате улыбнулась мне, толстому подростку тринадцати лет, сказала: носи на здоровье, мальчик, и я просипел: спасибо. А потом еще раз, откашлявшись: спасибо.

План покупок, таким образом, оказался сорванным к чертовой матери. Мы поехали домой, я прижимал к себе чудесно пахнувший (они еще и чудесно пахли, я не знал этого раньше) новыми джинсами сверток и был полностью счастлив.

И не думал, что теперь я обойдусь некоторое время, примерно с год, старым костюмом и старыми ботинками и урезанной до предела дозой карманных денег, я просто был счастлив. Да, такой Борух был шмоточник в своем отрочестве. Столько эмоций всего-то со штанов.

Я весь вечер не выпускал их из рук. Наслаждался владением. Рассматривал, как прострочены и заделаны швы и какой узор на задних карманах, отмечал легкую, даже намечающуюся потертость на сгибах, гладил их рукой, ощущая восхитительную надежность и солидность германской работы. И вдыхал их неземной сладости запах.

На следующий день я отправился в них в Военно-морской музей и опять был счастлив.

Трогал свои колени, беспрерывно лазал за чем-то в карманы, чтоб почувствовать изгиб переднего кармана и медность заклепки на стрелке его с боковым швом. Таких дней было еще несколько.

Мне надолго их хватило. Я проходил в них, практически не снимая, еще три года. Не умея и стыдясь объяснять в школе каждой училке, почему я не хожу в школу в костюме, как подобает скромному советскому школьнику и комсомольцу, я почти сразу проявил себя фрондером и вольнодумцем, задавая встречный вопрос: а что, в джинсах запрещено? Дальше все только усугублялось. Я отрастил волосы, невзирая на активное противодействие директора и педсовета, носил верблюжьей шерсти водолазный свитер вместо пиджака, который был, на мой взгляд, несовместим с голубым сиянием моих штанов, начал учиться играть на гитаре и завязал знакомства с рокерами, туристами и КСП-шниками, начал читать самиздат.

И я осмелел в знакомствах с девушками. Они на меня порядком воздействовали, да, те немецкие штаны. На свое первое свидание я шел именно в них, а еще в дынно-желтой вьетнамской рубашке с воротником-стойкой, и в руке у меня тускло светился букет пионов. Бытует сюжет о стеснении юношей с цветами в руках, но я не стеснялся. Мои джинсы придавали мне смелости. Я был крут, шел к своей девушке, и мне нечего было стесняться. Я был горд.

Окончательно я с ними расстался уже после армии, штопаными-перештопаными, во множестве заплаток и разного происхождения пятнах, но все еще любимыми.

Когда я их выбрасывал, конечно, я не бросил их в ведро для мусора, а скорбно нес их к контейнеру, стыдливо завернутые в газету, у меня было чувство, что я хороню друга. Нет, правда, я чуть не плакал, двадцатилетний мужчина, отслуживший срочную.

С того момента получения в руки пластикового пакета с надписью «TEXAS JEANS indigo denim. Made in W-Germany» у меня было много различных переживаний шокового характера, всякого такого, что впервые. Я начал курить, потом попробовал пить портвейн, потом потерял невинность, потом начал играть джаз, потом попал на беседу в гэбуху, поступил в институт… Много было всякого. Но самым, пожалуй, сильным переживанием до попадания в Совармию было завладение вот этим, ничего, в сущности, особенного не представляющим, предметом одежды.

Я до сих пор комфортней всего чувствую себя в джинсах. Конечно, уже не в любых. А в джинсах из джинсов, в их апофеозе, Levi's 501. Я до сих пор считаю эту одежду чрезвычайно красивой. И у них до сих пор очень волнующий запах.

И я до сих пор не восхищаюсь общественным строем, при котором вырос, не разделявшим со мной моей совершенно безопасной для него радости.

3. Крыша над головой

Первая наша съемная квартира возникла благодаря моей покойной бабуле и располагалась на улице Серова в частном секторе, если вы понимаете, о чем я. Она представляла собой когдатошнюю времянку, ставшую со временем сараюшкой, с сенями, претендующими называться кухней, и комнатой, в которой свободно помещались двуспальная ржавая кровать и вешалка-стойка. Окном комната глядела в хозяйскую стену, а на кухне окон не водилось. Пол на кухне был земляной, отопительная труба, ведущая свой извилистый путь к очень небольшой батарее в комнате, незатейливо выходила из стены хозяйского дома и так же незатейливо входила в стену нашей избушки, примерно метр с половиной свободно болтаясь в ветвях стоящей у нее на дороге яблони.

Сказать, что там был собачий холод, было б некоторой вольностью и преуменьшением. Холод там был космический. Подозреваю, что это отопительная труба недостаточно старалась донести до нас тепло, приходящееся на нашу долю, пытаясь хоть немного согреть саму себя. Грешно было б ее в этом винить, изоляции на ней никакой не водилось, и, вздумай она греть нас, у нее все равно ничего б не вышло.