Читать книгу "Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата"

– Мама, – неожиданно сказал он, – почему ты не любишь обатян?

Я застыла, не в силах произнести ни слова. А он терпеливо ждал ответа.

– Мы разные, – наконец после долгого молчания сказала я. – Нам нравится разная еда, у нас разные представления о жизни. Иногда нам трудно уживаться вместе. Вот и все.

Он снова полез вверх, но на этот раз медленно и задумчиво.

– Потому что ты из Америки.

– Ну… да. – Мне не хотелось объяснять, насколько все сложно. – Частично из-за этого.

Он долез до верха полусферы – словно паук, осматривающий свою паутину.

– А как же отосан? Он не из Америки.

– С ним мы тоже разные. – У меня вдруг все похолодело внутри. Солнце уже садилось, но дело было не только в этом.

Я решила сменить тему.

– Кей, давай слезай. Пойдем домой. Поможешь мне сделать рис с карри.

Он быстро спустился и прижался ко мне.

– А можно я буду чистить морковь?

– Если хочешь, то и картошку тоже.

Мы потихоньку пошли домой, то и дело толкая друг друга, но не разговаривая. Я немного боялась, что если начну говорить, то расскажу ему чересчур много. Уже несколько месяцев я ощущала себя как будто в тумане, не знала, как мне относиться к тому или этому, но под его чистым детским взглядом все приобретало четкость и пугающую определенность.

* * *

Тот разговор на детской площадке. Это не было моментом истины. Не было никакого мгновенного прозрения, меня, что называется, не озаряло. Скорее это напоминало постепенное сгущение газа, превращение его во что-то твердое. Медленное насыщение серого, незаметная трансформация его в черный.

Несколько недель спустя мы сидели за столом и чистили мандарины. Мы уже пообедали – мандарины были на десерт. Кей слез со своего стула и забрался ко мне на колени. Его бабушка нахмурилась.

– Мне кажется, ты уже слишком большой для этого.

Кей никак не отреагировал. Я уже объяснила ему, что обатян не привыкла целоваться и обниматься, что она показывает свою любовь другими способами. Кей и сам это знал. Окасан потакала ему во всем. Но к телячьим нежностям она склонности не имела, это точно.

– Знаешь, – продолжила она. – Я тут подумала, что Кея пора отдать в детский сад. Ему необходимо общаться с другими детьми и следует завести друзей.

Мои руки, обнимавшие сына, непроизвольно напряглись. Он прижался теснее.

– У него есть друзья, – сказала я. – Он играет с детьми в парке.

Это, конечно, была неправда. Во-первых, там часто никого кроме нас не было. А во-вторых, Кей стеснялся подходить к другим малышам, которых в свою очередь отпугивал вид бледной иностранки, всегда кружащей неподалеку.

– Подумай, сколько у тебя появится свободного времени, – встрял Юсукэ. У него тоже появилась привычка хмуриться по любому поводу. – Ты сможешь опять начать рисовать.

Я не хотела рисовать и думала, что вряд ли легко переживу даже временную разлуку с моим мальчиком.

Но в то же время я понимала, что они правы. Кей должен играть и общаться с детьми его возраста. Он научится взаимодействовать в обществе, получит новые впечатления. Ничего этого я не могла ему дать. Узнает, в конце концов, что сладостями и игрушками принято делиться.

А то в этом доме его избаловали до невозможности. Он как какой-нибудь восточный правитель – каждый день новая игрушка, сладости за моей спиной, новые ботиночки сразу же, как на старых появится первая царапина.

– Ладно, – сказала я. И больше ничего не сказала – боялась, что расплачусь.

– Здесь неподалеку есть отличный детский сад, – каким-то чересчур сладким тоном продолжила свекровь. Как будто уговаривала ребенка отдать любимое одеяло. – Ты, наверно, видела детей в форме, проходящих мимо нашего дома.

Да. Видела. Как маленькие солдатики, в темно-синем, – а ведь детей следует одевать в одежду ярких и нежных цветов. А тут эти уродливые пиджачки с блестящими латунными пуговицами.

– Одна моя знакомая раньше была там директором, – с неприятной ужимкой сказала свекровь. – Я уверена, Кей легко пройдет вступительное собеседование.

Мне были неприятны эти закулисные интриги. Даже такая мелочь, как рекомендация от знакомой окасан, омрачит светлый ореол невинности, окружающий моего мальчика. Он идеален. И не нуждается в том, чтобы его пропихивали в какой-то там престижный детский сад.

– Лучше надень костюм, – сказала свекровь, разглядывая мое вязаное платье с высоким воротником.

Я даже накрасила губы. Мне казалось, не обязательно так серьезно готовиться к визиту в детский сад, но мать Юсукэ считала иначе.

Смех, да и только. Но я не стала спорить, а поднялась по лестнице и открыла дверцу шкафа. Художники костюмов особо не носят. Как и неработающие матери. У меня был черный траурный костюм, который я надевала в те дни, когда свекровь проводила церемонии поминовения ее покойного мужа. Он висел в самом углу, от него до сих пор пахло благовониями. Еще у меня был легкий брючный костюм из блестящей темно-синей ткани в полоску. Однозначно не подходит. Может, у нее на время одолжить?

Я спустилась вниз. Она стояла на коленях у котацу и внимательно читала газету.

– У меня нет нормального костюма. Один черный, второй блестящий. Я иду в этом платье.

У нее едва заметно затрепетали ноздри.

– Можно сходить купить костюм, – сказала она после короткого молчания. – Я дам тебе денег. Позвоним и перенесем собеседование на завтра.

Я покачала головой, сказала:

– Это не обязательно. – И по-английски позвала Кея, который был еще наверху.

Кей бегом спустился к нам. Он был в свитере и удобных вельветовых брюках.

– Почему ты его не принарядила хоть немного? – плаксиво сказала свекровь. – У него есть такой хороший галстучек. И отличный пиджачок, который я купила в «Сого».

– Он же идет на собеседование в детский сад, а не в «Сони», – сказала я.

Она фыркнула и посмотрела на меня почти с жалостью. «Какая же ты тупая, как все американцы», – наверно, думала она.

Ну и пусть. Если чтобы попасть в детский сад «Радуга» нужно лебезить, упрашивать и как-то по-особенному одеваться, тогда моему сыну там не место. Может быть, я подсознательно хотела, чтобы из этой затеи ничего не вышло и Кей остался бы со мной. Но не повезло.

Кей вошел в комнату, где сидели воспитатели и учителя, поклонился и сказал:

– Охайо годзаймасу.

Все засмеялись и захлопали в ладоши. Он им сразу пришелся по душе.

В первый понедельник апреля в комнате для занятий ритмикой расставили складные металлические стулья. На стульях сидело пятьдесят матерей, все как одна с фотоаппаратами или видеокамерами. Некоторые были в кимоно. Они часто дышали, стянутые жестким шелком, и шуршали по полу тапочками. Я наблюдала, как одна из них усаживалась на стул, и вдруг обнаружила, что вместе с ней задерживаю дыхание и прижимаю одну коленку к другой. Матери помоложе и те, у кого в волосах присутствовала цветная прядь, обычно желтая или цвета фуксии, были в костюмах «Ханэ Мори», «Шанель», «Ком де гарсон». Все были накрашены. От запаха лака для волос можно было задохнуться.

Я так увлеклась разглядыванием всего этого великолепия, что чуть не пропустила выход детей. На сцене справа стояло пианино, сидевшая за ним женщина – по-видимому, музыкальный руководитель – стала играть какой-то марш, который показался мне смутно знакомым. Дети выходили в колонну по два, один мальчик, самый маленький, не успевал. Другой приостановился и плюнул в девочку, с которой шел. Девочка отпрянула и начала плакать.