Читать книгу "Стоящий в тени Бога - Юрий Пульвер"

– Открой ему рот пальцами и не давай сомкнуться! – скомандовал он центуриону. Тот повиновался без возражений.

Иуда помолился Яхве – очень быстро, всего несколько мгновений, и выкрикнул череду заклинаний:

– Демон Латойменисефей[45], не сдерживай более дыхание больного сего! Демон всей телесной плоти, Энтолей, верни жизнь его плоти! Демон вен, Ипуснобода, демон артерий, Бинеборин, не препятствуйте току крови! Повелеваю вам властью Вседержителя!

И, набрав полную грудь воздуха, стал вдувать свою жизненную силу в открытое горло мертвеца, превозмогая брезгливость, борясь со рвотой, ибо пахло оттуда, как из выгребной ямы.

Семь раз заклял демонов волшебник, семь вдохов сделал покойнику – и все же не почувствовал оживления в лежащем под ним теле. Надежда на спасение от рабства начала уплывать, недостижимая, как облако в небе...

На грани отчаяния Иуда взмолился:

– Господи, если уготовил Ты мне иную жатву, угодную Тебе, убери Ангела Смерти, верного слугу Твоего, отсюда!

Затем прохрипел последнее оставшееся у него в запасе заклятие:

– Демон Агромаума, отпусти сердце юноши сего, позволь ему биться!

Привстав на трупе, сложенными вместе кулаками ударил Лонгина в область сердца. Послышался хруст ребер – и два стона.

Первым застонал Лонгин – и пришел в себя.

Вслед за ним застонал Серторий – и лишился чувств.

Легионеры вокруг попадали на колени.

Иуда встал с молодого человека, посмотрел, как тот заходится в кашле. Отошел, шатаясь, на два шага – и согнулся в приступе неудержимой рвоты. Римляне шарахались от него, как от чумного, но смотрели благоговейно, как на чудотворца...

Когда Иуда пришел в себя и выпрямился, то обнаружил, что стал центром широкого круга, образованного чуть ли не целой когортой легионеров. На лицах у всех явственно читались изумление и священный страх.

У его ног лежал воскресший сын Сертория: все еще окрашенный в цвета крови, но уже не в багровый оттенок заката, а в алый – зари. Он дышал так, как дышит ныряльщик. Нет! Он пил воздух, как пьют воду гонцы, пробежавшие под солнцем тысячи стадий, с жадностью и неверием, что дожил до такого счастья, и никак не мог утолить свою жажду...

Перед вождем Ревностных выстроился треугольник, «углами» которого стали сам примипул, Неарх и Крикс.

– Доблестный Серторий, у тебя не хватит денег, чтобы выкупить такого целителя. Поэтому мы, Крикс и я, просто дарим его тебе, – поклонился центуриону грек. Самнит открыл было рот, явно собираясь возразить, потом передумал и замкнул уста.

– Ты принял поистине мудрое решение, о эллин, подобный хитроумному Улиссу, – разулыбался сразу обретший былую силу и властность примипул. – Полученные от меня динарии вы бы быстро пропили, проели, проиграли в кости! И не сохранили бы милости Фортуны надолго! Сделав мне бесценный дар, вы обрели в моем лице друга и патрона на всю жизнь! Серторий умеет быть благодарным, в чем вы не раз убедитесь! Вы станете клиентами Плутоса и навсегда избавитесь от цепких лап Пении[46]! И первое доказательство я предоставлю вам сейчас – на примере спасителя моего сына. Иудей, я тысячи раз видел, как Танатос побеждает людей, и только один раз – как человек одолел Смерть. Как сумел ты вызвать его обратно из Элисия[47]? И как теперь я и мой сын будем зависеть от тебя?

– Я изгнал демонов болезней именем моего Бога и вдохнул Лонгину часть своей собственной жизненной силы. Я стал твоему сыну братом, а тебе сыном, хотя я и старше тебя, – громко и торжественно произнес Иуда.

Говорил он чистую правду, при этом ни радости, ни гордости не испытывал. Невелика честь породниться с необрезанными, лишенными бород язычниками, пусть даже такими красивыми и доблестными, как в этом семействе.

– Да будет так! Как зовут тебя?

– Иуда бар Симон Ишкариот, что означает: сын Симона, родом из города Кариот, – назвал Иуда свое второе имя. И опять не покривил душой: тайное имя его отца Иезекии – Симон. Ишкариот для непосвященных переводится с иврита «Муж из Кариота», только Избранные распознают в нем секретный титул: Сын Божий – Ушгуриуд.

Примипул понимающе кивнул. В Риме тоже был обычай давать новорожденному множество имен. В старину третье имя служило для обозначения ветви рода, к нему добавлялось четвертое – прозвище[48]. При Августе более употребляемым стало не первое, как ранее, а третье имя; второе имя отныне обозначало род: Луций Корнелий Сулла по прозвищу Счастливый, Гай Юлий Цезарь Триумфатор; первое имя нередко выступало в роли отчества, если давалось в честь отца.

– Я, Авл Луциний Серторий из всаднического рода Луциниев, усыновляю сего человека – иудея Иуду сына Симона по прозвищу Искариот, чему прошу быть свидетелями богиню Фидес и всех присутствующих здесь квиритов[49], моих товарищей по оружию! – так впервые Серторий слегка исказил это ставшее впоследствии печально знаменитым прозвище. – Сейчас мы пройдем к легату в преторий. Там легионные писцы занесут мое решение в анналы и выдадут тебе, полубожественный целитель, свидетельство о том, что отныне ты принадлежишь к римскому роду Луциниев!

– Я, Серторий Луциний Лонгин, с радостью признаю тебя братом и благодарю за спасение! – услышал Гавлонит слабый голос воскресшего из мертвых.

Иуда не верил своему позору и счастью одновременно, ему хотелось и плакать, и смеяться. Он, злейший враг италиков, получил статус не просто римского гражданина, а лица всаднического сословия. Отныне даже всемогущие в Сирии и Палестине проконсул Квириний и прокуратор Колоний не могут приговорить его к смерти без разрешения императора Августа или сената. Он же имеет право рекрутироваться в легион, жить и даже покупать имущество по всем землям республики, включая сам Рим!

Велики чудеса и бесконечны блага твои, Элохим!

«Как же теперь воевать против усыновившего меня народа?» – мелькнула тревожная мысль.

Решительный и быстрый на словах Серторий проявил себя таким же и в деле. Он дал своему великовозрастному новоприобретенному «чаду» время только на то, чтобы привести себя в порядок, дабы не предстать перед легатом в неподобающем виде.

Иуда вымыл лицо и тело окунаемой в воду (ради экономии) морской губкой, для пущей чистоты натираясь высушенной коровьей уриной[50]. Обтерся полотенцем, умастился елеем. Протянул руки к одежде – и замер в нерешительности. Вместо грязного, пропахшего потом и запятнанного кровью хитона у ног его лежало другое облачение – чистое, свежевыстиранное, довольно богатое на вид. Одна беда – одежда была римской.