Читать книгу "Бесчестие миссис Робинсон - Кейт Саммерскейл"

— Я предлагаю, — сказал Чемберс, — представить в качестве доказательства определенные дневниковые тетради миссис Робинсон. Они установят вину миссис Робинсон, но я вынужден признать, что сомневаюсь, посчитает ли их ваша светлость достаточными для обвинений против мистера Лейна.

При этих словах встал защитник Эдварда Лейна Уильям Форсит, королевский адвокат. Он сказал, что не согласен с принятием дневников в качестве доказательства против любого из ответчиков.

— Если миссис Робинсон признают виновной в прелюбодеянии, то это может быть только с доктором Лейном, — возразил Форсит, сорокапятилетний шотландец с длинным лицом, — но допущения или признания, если брать сам дневник, не могут являться свидетельством против него, а следовательно, ими вообще не следует пользоваться.

Вопрос о статусе дневника как доказательства досаждал суду на протяжении всего процесса. Правила гласили, что его можно использовать против миссис Робинсон (как признание), но не против доктора Лейна (как обвинение).

Судьи посовещались и объявили, что считают допустимым принятие дневников если не против него, то против нее. Крессуэлл пояснил:

— Если нескольких человек обвиняют в краже со взломом или в тайном сговоре и один из них делает признание, обвиняющее остальных, против которых нет других доказательств, совершенно верно, что его заявление не станет свидетельством против кого-либо еще, но разве самого этого человека не признают виновным?

— Нет, — ответил Форсит.

В минуты нетерпения Крессуэлл вертел лорнетом. Прежде чем дать сокрушительный отпор, он часто прибегал к преувеличенной вежливости. Он обратился к Форситу:

— Я был бы рад увидеть какой-нибудь авторитетный источник, подтверждающий данное заявление ученого адвоката.

Форсит не стал далее развивать свою мысль, а адвокат Изабеллы, доктор Роберт Филлимор, быстро отказался от собственного плана бороться против представления дневника. Поднявшись, он сказал, что собирался возражать по этому поводу от имени миссис Робинсон, «но после мнения, только что высказанного судом, я не стану этого делать». Первоначальная стратегия адвокатов защиты — нейтрализовать главную улику против их клиентов, изъяв дневник, — провалилась.

Чемберс ходатайствовал о представлении суду дневников Изабеллы. Он попросил клерка зачитать из них выдержки, но сначала предупредил, что их содержание может смутить невинных людей.

— В дневнике упоминаются имена двух молодых людей, которых миссис Робинсон, по-видимому, пыталась растлить, — сказал он, ловко изображая жену своего клиента хищницей и стареющей развратницей. — По моему впечатлению, ее попытки успехом не увенчались, хотя я признаю, что, вполне возможно, они и удались. Она обвиняла их в холодности и сдержанности и в нежелании бежать с ней, а следовательно, я бы не стал, если могу этого избежать, оглашать их имена, особенно учитывая, что они, как видно, молодые люди.

С этими словами Чемберс показал клерку суда соответствующие отрывки в трех тетрадях дневника, датированных 1850, 1854 и 1855 годами. Сидя за длинным столом чуть ниже судейского стола, клерк зачитал вслух краткую выдержку о первой встрече Изабеллы Робинсон с Эдвардом Лейном в 1850 году, другую — о написанном ею стихотворении под названием «Дух раздора» и еще одну — о «преобладании эротизма», выявленного ею в своем характере.

Затем он обратился к записям, на которых основывалось дело Генри. Первая относилась к 7 октября 1854 года, когда Изабелла и Эдвард впервые поцеловались среди папоротников: «О Боже! Я никогда не надеялась дожить до этого часа или получить ответ на свою любовь. Но это случилось». Клерк перешел к отрывку из записи от 10 октября, в котором говорилось о «блаженстве», пережитом Изабеллой с Эдвардом в карете, увозившей ее из Мур-парка на железнодорожную станцию в Эше. «Я… лежала в объятиях этих рук, о которых так часто грезила, — читал клерк, — и молча радовалась». Заключительные слова этой записи о том, что в любовных ласках доктора было «мало эгоизма», опустили. Поскольку данный отрывок зачитывался по указанию адвокатов Генри, он, возможно, сам предпочел удалить это последнее предложение, намекавшее, что его собственная сексуальная техника оказалась менее удовлетворительной по сравнению с таковой Эдварда Лейна. Вполне возможно, существовал предел унижения, до которого он готов был дойти в своих усилиях избавиться от жены.

Последний зачитанный в тот день отрывок относился к 14 октября (на самом деле данная запись была сделана в октябре 1855 года, хотя в суде это не прояснили) и описывал, как Эдвард соблазнил Изабеллу в доме Мур-парка. «Доктор… ласкал меня, искушал, и в конце концов, немного промедлив, мы переместились в соседнюю комнату и провели там четверть часа в блаженном волнении». Эта запись включала предложение, в котором Эдвард советовал Изабелле «попытаться избежать последствий», предложение, доведшее ее до слез.

Воскресная газета «Обсервер» отказалась печатать выдержки из дневника не только в силу их непристойности, но и потому еще, что написаны они были достаточно живо, чтобы возбудить читателя. «Их публикация совершенно неуместна в семейной газете, — объяснил издатель. — Они содержат практически недвусмысленные признания в преступных деяниях, приписываемых означенной леди, и сверх того, изложены с достаточной степенью наглядности, которая делает их тем более опасным чтением. В данных обстоятельствах было сочтено благоразумным не публиковать их вовсе». Мысль о том, что определенные сочинения опасны — особенно для молодых женщин, — была широко распространена: винили обычно французские романы, но дневник Изабеллы Робинсон продемонстрировал, что принадлежащая к среднему классу англичанка способна при помощи прозы повредить своей благопристойности.

Суд по бракоразводным и семейным делам расследовал прелюбодеяние с точки зрения оскорбленной стороны, предлагая зрителям в зале суда и читателям газет беглый взгляд рогоносца на запретные связи женщины. Но дневник Изабеллы осложнил ситуацию: рассказ о том, что Генри обнаружил дневник, может, и ставил суд на место ужаснувшегося мужа, но чтение выдержек из дневника означало проникновение в сознание его жены, представление прелюбодеяния, с точки зрения прелюбодейки.

Как только чтение закончилось, Чемберс снова взял слово.

— Я совершенно не представляю, — сказал он, — что может предпринять защита другой стороны. Насколько я понял, будут утверждать, что написанное этой леди является якобы чистой галлюцинацией и не имеет отношения к фактам.

Чемберс заявил, что его свидетели подтвердят точность дневника. «Устное свидетельство, которое я представлю вашим светлостям, подтвердит дневник во многих важных частностях и покажет, что написанное ею, возможно, имело место».

Генри Робинсон собрал семерых свидетелей, дававших показания от его имени: своего отца, своего зятя, няню своих сыновей, и гостя, и троих слуг из Мур-парка. Они ждали вызова в огромном подвале Вестминстер-Холла, судебном зале XIV века, который служил теперь экстравагантным вестибюлем более новых судебных помещений вдоль его западного крыла. Свидетели стояли под высокой подбалочной крышей, красивейшей в своем роде в Англии, где каждая дубовая балка, постепенно сужаясь, превращалась в резного ангела со щитом.