Читать книгу "Книга сияния - Френсис Шервуд"

Еще важнее для процесса было то, что раввин заверил Бога в следующем: он, рабби Йегуда Ливо бен Бецалель, воспользуется своим знанием только однажды, и никоим образом не пытается овладеть силами, несовместными с его скромным жребием. Тщательно, рассудительно, почтительно, нежно раввин нараспев произнес еще двести двадцать одно сочетание букв имени Того, Кто Должен Оставаться Безымянным, содержащее в себе тридцать два премудрости из десяти изначальных чисел. После этого, держа в руках свитки Торы, он поклонился на четыре стороны света, распевая благословения.

Затем раввин сказал голему:

«Ты не человек, у тебя нет души. Ты не идол».

И спустился к водам реки умыть руки, произнося последнюю молитву. Все прошло хорошо.

Однако стоило раввину повернуться к голему спиной, как произошло нечто никоим образом не вязавшееся с плодами его усердными вычислений и тщательным цитированием текстов. Слабое, как запах свернувшегося молока, краткое, как одна слегка нестройная нота в длинной мелодии, подобное едва заметному обвисанию кружев на наряде, во всех иных отношениях прекрасно пошитом, скверному привкусу во рту или легкому касанию лихорадки, нечто непристойное, тревожащее, зловредное подкралось к нелепой фигуре. Облачко прошло по лику недавно поднявшегося солнца, мгновенно набрасывая на все привычное и знакомое зловещую тень. Был ли это диббук, ведьма, неугомонный гилгул, сам Дурной Глаз? Так или иначе, это нечто оставило свой ужасный поцелуй на губах только что вылепленного из глины существа. Раввина тут же охватила дрожь, волосы на затылке встали дыбом. Внезапно охваченный усталостью и смущением, он резко обернулся. Но ничего не было. А золотой шар солнца уже катил вверх по небу и вскоре должен был достичь башен замка, воспарить над шпилями собора святого Вита и засиять над Прагой, возвещая о том, что все вокруг заслужило милость света и тепла.

Решив, что это странное чувство неловкости объясняется простой усталостью, рабби снова опустился на колени рядом со своим творением — на сей раз для того, чтобы вдохнуть ему в рот слова:

— Ты был сделан из глины и воды, был наделен дыханием.

Легкая дрожь пробежала по глиняной массе, а затем черты лица, форма пальцев, сухожилий на шее, ключицы, локтей и коленей, все то, что мгновением раньше было просто глиняной фигуркой, к тому же сработанной весьма грубо, изменилось, обретая вид живого.

— Я нарекаю тебя Йоселем.[36]

Дабы прикрыть наготу существа, раввин из принесенных с собой покрывал смастерил ему что-то вроде плаща и штанов.

— Ты будешь жить как человек.

Подобно пузырькам, поднимающимся к поверхности кипящего котелка, жизнь заструилась у голема в груди, потекла к паху, влилась в конечности. Его плоть приняла оттенок, присущий существам, у которых под покровом кожи по жилам бежит кровь. Казалось, части его тела ведут меж собой безмолвный разговор, чтобы действовать согласованно. Его ноги поддерживали тело, ступни указывали направление для ног, руки могли протягиваться, ладони — хватать, держать, управляться. Долгий вздох слетел с его губ, а затем Йосель начал равномерно дышать.

— Ты жив.

Массивные руки голема задергались, как будто ему щекотали ладони.

— Встань, голем.

Огромные колени стукнулись друг о друга.

— Встань.

Голем поморгал, затем широко раскрыл глаза, снова закрыл их и отвернулся.

— Встань, я сказал.

Тогда Йосель приподнялся, сел, вытянул длинные-длинные руки, огляделся. Река искрилась как граненое стекло. Семь пражских гор вздымались вокруг, словно готовые заботливо принять его в объятья. Голем слышал, как поют птички, а на Карловом мосту видел людей, несущих свои товары на рынок, женщин с целыми корзинами луковиц на головах, мужчин, тянущих тележки. Сколько радости в этом смешении красок и звуков!

— Ты в моей власти, голем. Вставай.

Распростертый на песке, голем был больше любого из мужчин Юденштадта. Стоя он казался настоящим Голиафом. Раввин невольно отшатнулся, сопротивляясь побуждению убежать и спрятаться.

— Боже милостивый, что же я сотворил?!

Подобно ребенку, что учится ходить, великан попробовал переступить одной ногой, затем другой.

— Стой, стой, — приказал рабби, взволнованный и напуганный.

Голем поколебался, затем сделал еще шаг.

— Стой. Погоди. Не двигайся.

Ростом и сложением этот глиняный человек превосходил любого жителя земли, и определенно ни у одного человека не было таких могучих мускулов. Однако рабби Ливо напомнил себе, что при всей своей внушительности Йосель обладает весьма скудным разумом. По правде говоря, предполагалось, что голем просто будет выполнять самые простые команды. Подойди сюда. Иди туда. Делай это. Делай то. Кроме того, голем не должен был не только не испытывать никаких чувств, но даже не проявлять благодарности или удовлетворенности, что свойственно тупым животным. Йосель был вылеплен из глины с берегов реки Влтавы с одной и только одной целью — стоять на страже у ворот, патрулировать стены, защищать Юденштадт от вторжения, которое задумали недруги. Он был куклой, стражем, оплотом от ненавистного подъема близкой угрозы.

Однако рабби уже знал, что на самом деле искусственный человек может думать и чувствовать. Более того, поскольку его создание и рождение — акт чистой веры, выходящей за пределы разума, чудо из чудес, это существо обладало знаниями и восприятием разумного, образованного человека. А эмоции? Да сколько угодно. Не имело значения, что Йосель был нем. Вдохнув ему в рот слова, рабби, в сущности, заполнил пустые страницы в мозгу своего глиняного сына текстом своих собственных познаний и томлений. Или, быть может, эти человеческие атрибуты стали даром, пожалованным голему той непрошенной и зловредной сущностью, что так терпеливо парила над берегами реки?

Так или иначе, осчастливленный или проклятый, впечатляюще возвышаясь над своим создателем и отцом, Йосель последовал за ним в город. По пути он безмолвно дивился красоте мира — вонючим улицам и легко узнаваемым сифилитикам, прокаженным, трехлапому псу, изобилию нищих и проституткам, что даже рано поутру, после бурной ночи предлагают свои услуги.

— Боже мой, — говорили добрые жены своим мужьям, замечая приближение похожей на гору фигуры. — Что это? Мне не мерещится?

— Возможно, так сложены евреи, что приходят из Силезии.

— Племя гигантов? Да ведь он на десять голов выше раввина.

— Всего на три.

— Все равно. Ростом это чудище далеко за два метра.

— Да, человека здоровей я в жизни своей не видел.

— Эй, дети, бегите с улицы, как только его заприметите. Он может вас растоптать.

— Кто-то должен рассказать про него императору. Пусть стражники его свяжут и бросят в тюрьму.