Читать книгу "Рико, Оскар и тени темнее темного - Андреас Штайнхёфель"

— Оскар?

Опять никакого ответа.

Я все больше нервничал. Исследованные комнаты потихоньку заканчивались, но ключей меньше не становилось, так что со следующей дверью тоже удалось справиться играючи. То, что она была заперта, вселяло надежду. Я осторожно толкнул ее. Иссиня-черная чернющая чернота. Слабого лунного света из проходной комнаты было недостаточно, чтобы осветить все помещение до самых дальних углов.

— Оскар?

Пять или шесть шагов я прошел вслепую. И тут одновременно произошли две вещи: аромат фиалок фройляйн Бонхефер сменился запахом чизбургера, а я так сильно треснулся коленкой и лбом об стену, что приглушенно вскрикнул и заругался.

— Ты нашел мой самолетик, верно? — сказал чей-то голос.

Про коленку и лоб я тут же забыл. И ухмыльнулся от облегчения так широко, что подумал — сейчас углы рта встретятся у меня на затылке.

— Это случайно вышло, — ответил я. — Он приземлился в мусорный контейнер.

— А потом ты был у Софии.

— Да, но она ничего мне не сказала. От страха за тебя. Я до всего додумался совершенно самостоятельно.

Ну ладно, почти до всего. О нечаянном намеке Софии про Бренчалку можно рассказать и попозже. Пока что я был доволен, что наконец-то смог по-настоящему произвести на Оскара впечатление.

— Я рад, что ты здесь, — сказал его голос. — Откуда у тебя ключи?

— Украл у Маррака.

— Умно, очень даже. Ладно, теперь снова запри дверь.

— Зачем?

— Потому что переключатель установлен так, чтобы свет не мог падать изнутри наружу. Свет включается только тогда, когда дверь заперта.

— Ух ты, такое бывает?

— Это как в холодильнике, только наоборот.

Представить себе что-то «наоборот» всегда очень трудно, особенно если не очень-то понимаешь, как оно должно быть по-правильному.

— Ты, наверно, хочешь сказать, — вслух размышлял я, — что в холодильнике свет не горит, когда он закрыт?

Оскар тихонько застонал.

— Ты не ранен? — спросил я озабоченно.

— Просто запри дверь, — послышалось в ответ.

Пришлось повозиться довольно долго, пока я не нашел среди ключей — они жутко гремели — тот, с помощью которого я вошел. Оскар ждал, не произнося ни слова.

Когда зажегся свет и я опять смог видеть прищуренными глазами, я сначала не мог толком поверить, что Оскар — жертва похищения. Он сидел на вытертом старом матрасе, вокруг валялись бесчисленные пакеты и упаковки из «Макдоналдса» и дюжины пустых бутылок из-под колы. Ну и свинарник! К стенам Бюль приделал толстую обивку. Похоже, она была из ваты, и на потолке тоже, а еще на нем висела голая экономичная лампочка. Что-то похожее я уже видел в одном детективе. Это для звукоизоляции — если кто-то заорет здесь внутри, снаружи никто ничего не услышит.

Обивка была светло-зеленая. Зеленая комната, подумал я, и первый раз с тех пор, как я отправился Оскару на выручку, у меня по спине пробежала настоящая ледяная дрожь.

Сам Оскар выглядел безупречно. Ладно, он в конце концов был заперт здесь только со вчерашнего дня. Но я-то представлял его себе в разорванных шмотках, с грязным лицом и так далее. Без своего синего шлема он выглядел странно беззащитным, и уши-паруса были и вправду огромные, но больше ничего страшного или ужасного. Единственной необычной вещью была короткая цепь, которой его правая рука была прикована к толстой стальной петле. Она выдавалась из стены прямо над ним — так высоко, что лечь Оскар не мог. Он должен был спать сидя. Это была вторая ледяная дрожь.

Я оглянулся украдкой в поисках туалета. Где-то он должен быть, иначе тут бы пахло не чизбургерами, а кое-чем совсем другим.

— Он там, в прихожей, рядом с входной дверью, — сказал Оскар, будто прочел мои мысли. — Там такая же обивка, как в этой комнате.

Значит, все было в точности так, как я себе представлял. Когда Бюль вел ребенка в туалет, по квартире фройляйн Бонхефер мелькали темные тени!

Оскар улыбался мне, сияя зелеными глазами и большими нечищенными зубами — еще одно свинство Бюля, — и вдруг я почувствовал себя так, как должен чувствовать себя старший брат. От переполнившей меня гордости я покраснел до ушей. Я спас Оскара! Во всяком случае, уже приблизительно наполовину.

— Что это за цепь?

— Я думаю, это высококачественная сталь, — сказал Оскар. — Наверно, нелегированная, то есть с содержанием марганца менее ноль целых восьми десятых процента и кремния ноль целых пяти десятых процента. Если бы их содержалось в ней больше, тогда…

— Хватит, хватит! Как тебя от нее освободить?

Он поднял правую руку. Бюль укрепил другой конец короткой цепи на наручниках.

— Ключ от них среди других, — сказал Оскар. — Поройся и найдешь.

— Как это — поройся? В земле, что ли?

— Ну покопайся в остальных ключах, господи боже!

— Ты так и говори!

— А ты выучи родной язык, в конце-то концов!

При обычных обстоятельствах я бы разозлился, но сейчас заставил себя сдержаться. Конечно, начнешь язвить, когда тебя заставляют тоннами поедать гамбургеры и чизбургеры и всякое такое. Я почти уже собрался опозориться и спросить, как это Оскар умудрился запихать в себя за такое короткое время столько еды? И еще интереснее — как это он выпил столько колы, а из носа у него не побежала коричневая дрянь? Но тут же я понял, что макдоналдсовский мусор насобирался от всех шести жертв.

Эта догадка мне чем-то мешала — опять вдруг вернулось то грызущее чувство, что лотерейные шарики в моей голове запрыгали в неправильном направлении, когда выбирали, как им скакать — вперед или назад, влево или вправо, раньше или позже. Но как и в прошлый раз, я не смог разобраться, что все это значит, — ведь сейчас надо было сосредоточиться на освобождении Оскара.

Нужный ключ нашелся быстро, он был самый маленький из всех. Я открыл наручники. Оскар снял их и потер себе запястье. Потом встал с матраса, коленки у него затрещали, и он тихо вскрикнул от боли.

— Ты что, все время тут просто так сидел? — спросил я.

— Что значит просто так?

Оскар рассматривал израненное, натертое наручником запястье, и на лбу у него появилась вертикальная рассерженная складка.

— Сидеть — это крайне сложное дело!

Все еще уже почти четверг. Побег

Уважаемый герр Вемайер,

только не надо придираться, что с этой главы мой рассказ получается невеселым! События развивались по-настоящему драматично, поэтому радуйтесь, что я вообще еще способен записывать их здесь в больнице.