Читать книгу "Эпоха невинности. Итан Фром - Эдит Уортон"

такие факты принять – чувство, которое сам он так часто критиковал в матери и ее сверстниках. Как же терялся он, сталкиваясь с чем-то необычным! Сами названия такого рода фактов казались ему странными, надуманными, будто взятыми из романов или пришедшими с театральных подмостков! В преддверии того, что наступало, он чувствовал себя смущенным и неуклюжим, точно школьник.

Наступившее молчание прервала мадам Оленска, воскликнув с неожиданной горячностью:

– Я хочу быть свободной! Хочу стереть свое прошлое!

– Я это понимаю.

Черты ее потеплели:

– Так, значит, вы мне поможете?

– Ну… для начала… – Он заколебался. – Я, наверно, должен знать немного больше.

Казалось, она удивилась:

– Вы знаете о моем муже, о моей жизни с ним?

Он кивнул утвердительно.

– Тогда… что же вам еще остается знать? Разве в нашей стране терпят подобное? Я протестантка. Наша церковь в таких случаях разводов не запрещает!

– Разумеется, не запрещает.

Опять наступило молчание. Арчер чувствовал маячившую между ними безобразную тень – письмо графа Оленски. Письмо было коротким, всего на полстраницы, и охарактеризовал его Арчер правильно, назвав туманным выпадом озлобившегося негодяя. Но какая правда стоит за этим письмом? Лишь жена графа Оленски могла дать ответ.

– Я просмотрела бумаги, которые вы дали мистеру Леттерблеру, – наконец сказал он.

– Что ж… может ли быть что-либо гаже?

– Нет.

Она слегка переменила позу, прикрыв глаза рукой.

– Вам, конечно, известно, – продолжал Арчер, – что если ваш супруг захочет оспорить иск, как он угрожает…

– Да?

– Он может привести факты, которые были бы… непр… вам неприятны… обнародовать их, сделать публичным достоянием, что могло бы вам навредить, даже если…

– Если?

– Я хочу сказать, даже при полной их необоснованности.

Она молчала так долго, что он, не желая глядеть на ее заслоненное от него лицо, сосредоточил взгляд на другой ее руке, той, что лежала на ее колене, он разглядывал ее пальцы – четвертый и пятый, кольца на них, среди которых не увидел обручального.

– Какой же вред могут нанести мне такие обвинения, пусть даже и публичные, коль скоро я здесь?

У него буквально вертелось на языке: «Да господи, деточка вы несчастная, именно здесь-то самый вред они и нанесут! Здесь – больший, чем где-либо, но вместо этого он ответил голосом, самому ему показавшимся голосом мистера Леттерблера:

– Нью-йоркское общество представляет собой очень маленький и очень тесный мир по сравнению с тем, в котором вы жили раньше. И правит здесь горстка людей со взглядами… довольно устарелыми.

Она молчала, и он продолжал:

– Особенно устарели наши взгляды на брак и развод. Законом развод дозволяется, обычаями же – запрещено. В особенности если женщина, даже и униженная мужем, даже и самого благонравного и внешне совершенно безукоризненного поведения, даст повод к грязным инсинуациям каким-либо экстравагантным поступком…

Она еще ниже склонила голову, и он сделал новую паузу, от всей души надеясь, что она вспыхнет гневом, возмутится или по крайней мере возразит, что это не так. Напрасная надежда.

Небольшие дорожные часы удобно тикали возле ее локтя. Полено в камине вдруг разломалось надвое, испустив вихрь искр, и казалось, вся комната замерла, в задумчивости ожидая вместе с Арчером того, что скажет графиня.

– Да, – наконец выговорила она, – это же говорит мне и моя семья.

Он поморщился:

– Это ж естественно…

– Наша семья, – поправилась она, и Арчер покраснел. – Ведь вы вскоре станете мне родственником, – мягко продолжала она.

– Надеюсь.

– И вы разделяете их мнение?

Тут он встал и, пройдясь по комнате, вперил невидящий взгляд в одну из висевших на красной стене картин, после чего нерешительным шагом опять вернулся к графине.

Как сказать: «Да, если то, на что намекает ваш супруг, – это правда, и вы не можете это опровергнуть»? Как сказать?

– Если честно… – произнесла она, словно помогая ему ответить.

Он не отводил взгляда от огня.

– Если честно, каков ваш выигрыш, который бы мог компенсировать вам возможность… нет, уверенность в возникновении ужасных сплетен?

– Но моя свобода, разве этого мало?

Его моментально осенила идея, что содержавшиеся в письме обвинения – это правда и что она хочет выйти замуж за сообщника своего преступления. Как сказать ей, если она и вправду лелеет такой план, что законы государства неукоснительно и определенно этому препятствуют? Но даже подозрение о таком ее замысле располагало Арчера в ее пользу и преисполняло к ней сочувствия.

– Но разве и теперь вы не свободны, как птичка? Кто может вас тронуть? Мистер Леттерблер говорит, что финансовая сторона урегулирована…

– О да, – равнодушно подтвердила она.

– Тогда стоит ли рисковать навлечь на себя нечто крайне неприятное и болезненное? Подумайте только о газетах, об их злобности! Общество глупо, узколобо, несправедливо, но не считаться с ним мы не можем.

– Да, – согласилась она голосом таким слабым, несчастным, что ему сразу же стало совестно за тяжкие свои подозрения.

– Человек в таких случаях почти всегда приносится в жертву так называемому общему интересу: люди цепляются за любое установленное правило, любую условность, сплачивающую семью воедино – чтобы защитить детей, если таковые имеются. – Он все говорил, сыпал штампованными фразами, теми, что сами собой первыми возникали в его мозгу, пытаясь этим потоком речи как-то прикрыть безобразную реальность, которую ее молчание, казалось, делало очевидной. Покуда ни единым словом она не хотела или не могла прояснить ситуацию, его задачей было не дать ей почувствовать его стремление проникнуть в ее тайну, углубиться в нее. Лучше болтаться на поверхности, проявляя типично нью-йоркскую осторожность, чем ненароком разбередить рану, излечить которую он не в состоянии.

– Так знайте же, что целью своею, – продолжал он, – я положил помочь вам увидеть ситуацию с точки зрения людей, от всей души вас любящих. С точки зрения Минготов, Уэлландов, Вандерлинов, всех ваших друзей и родственников. Ведь если я не расскажу вам честно и откровенно, как относятся они к подобным вопросам, как судят о них, с моей стороны это будет несправедливо, не так ли?

Он говорил настойчиво, убежденно, почти умоляюще, так сильно ему хотелось закрыть, запечатать эту зияющую пустоту.

– Да, несправедливо, – медленно выговорила она.

Угли в камине рассыпались, став серой золой, а одна из ламп урчала, призывая к себе на помощь. Мадам Оленска встала к камину, но не села, а продолжала стоять. Своей позой она словно показывала, что говорить больше не о чем и разговор исчерпан, и Арчер тоже поднялся.

– Хорошо. Я сделаю так, как вы того желаете, – вдруг решительно сказала она. Кровь бросилась ему в лицо и, ошеломленный этим ее внезапным отступлением, он порывисто и неуклюже взял обе ее руки в свои.

– Я… я так хочу вам помочь! – сказал он.

– Вы и помогаете. Спокойной ночи, кузен.

Наклонившись, он коснулся губами ее рук – холодных, безжизненных. Она отняла руки, и он направился к двери, в тускло освещенном газовым светом холле взял пальто и шляпу и ринулся в зимнюю темень, разрываемый запоздалым красноречием поздно явившихся фраз.

Глава 13

Театр был полон.