Читать книгу "Эпоха невинности. Итан Фром - Эдит Уортон"

орхидеи и азалии, которые, как понял молодой человек, были приношением Бофорта и выращены в его оранжереях. Мадам Оленска полулежала, подперев голову рукой, и широкий рукав ее платья оставлял руку голой до локтя.

Для приема вечерних посетителей дамы обычно облачались в так называемые «простые вечерние туалеты»: узкий, как панцирь, шелковый корсаж на китовом усе, лишь слегка приоткрывавший шею и с кружевом на вырезе, и узкие рукава с оборкой, дававшей возможность увидеть кисть лишь в той мере, в какой можно было разглядеть браслет этрусского золота или бархатную ленточку. Однако мадам Оленска, пренебрегши традицией, надела длинное платье из алого бархата, отороченное спереди, от самого подбородка, блестящим черным мехом. Арчер вспомнил, что в последний свой визит в Париж видел на выставке портрет кисти Каролюса Дюрана, чьи портреты стали сенсацией Салона. Дама, изображенная на этом портрете, была в таком же смелом наряде – платье, узком, как футляр, и с пушистым мехом у подбородка. Было что-то вызывающее и даже противоестественное в этом укутывании в меха в душном сумраке вечерней гостиной, в этом сочетании закутанного горла и обнаженных рук, но смотреть на это, несомненно, было приятно.

– Боже милостивый – целых три дня в Скитерклиффе! – говорил Бофорт своим громким насмешливым голосом, когда Арчер ступил на порог гостиной. – Вам лучше прихватить с собой все ваши меха и бутылку с горячей водой!

– Почему? Разве там в доме так холодно? – спросила она, протягивая Арчеру левую руку движением, непонятно каким образом предполагающим поцелуй.

– Нет. Холодна лишь хозяйка, – отвечал Бофорт, небрежно кивнув Арчеру.

– А мне показалась она такой доброй. Сама приехала меня пригласить. Бабушка говорит, что я непременно должна поехать.

– Конечно. На то она и бабушка, чтоб так говорить. А я скажу, что это просто стыд и позор – пропустить ужин из устриц, которым я собирался в воскресенье угостить вас в «Дельмонико» в обществе Кампанини, Скальчи и некоторых других очаровательных людей.

Она с сомнением переводила взгляд с Бофорта на Арчера.

– Ах, как заманчиво! Кроме как у миссис Стратерс позавчера, я за все время, что я здесь, не видела ни одного человека искусства.

– Человека искусства? Искусства какого рода? Я знаком с кое-какими живописцами, отличными ребятами, и смог бы привести их к вам, если вы разрешите, – смело предложил Арчер.

– Живописцами? Это что, здесь, в Нью-Йорке? – сказал Бофорт, тоном своим намекая, что нью-йоркских художников, чьих картин он не покупал, нет и быть не может.

Но мадам Оленска, сдержанно улыбнувшись, сказала Арчеру:

– Это было бы чудесно. Но я на самом-то деле имела в виду актеров – драматического театра, певцов, музыкантов. Дом моего мужа всегда был полон ими.

Мужа она упомянула так просто, словно с ним и не было связано у нее никаких мрачных воспоминаний; казалось, она даже вздыхает по утерянным радостям ее былой замужней жизни. Арчер глядел на нее в замешательстве, не зная, чему это приписать – легкомыслию или притворству, благодаря которому она может так легко говорить о прошлом в момент, когда ставит на карту свою репутацию, желая с этим прошлым порвать навсегда.

– Я думаю, – продолжала она, обращаясь к обоим мужчинам, – что непредумышленность придает удовольствию дополнительное очарование. – Мне кажется ошибкой изо дня в день видеть одни и те же лица.

– Это невыносимо, чертовски скучно! Нью-Йорк помирает со скуки! – буркнул Бофорт. – А когда я пытаюсь оживить его для вашего удовольствия, вы сопротивляетесь. Довольно! Решитесь, наконец! Воскресенье – ваш последний шанс, потому что Кампанини на следующей неделе отправляется в Балтимор и Филадельфию. А у меня заказан отдельный кабинет с роялем «Стейнвей», и они весь вечер будут петь для меня.

– Восхитительно! Можно, я подумаю и напишу вам завтра утром?

Она говорила дружелюбно, но как бы легонько подводя разговор к концу. Очевидно, Бофорт это почувствовал, но непривычный к тому, чтоб его незаметно выпроваживали, он продолжал стоять и глядеть на нее, упрямо сдвинув брови.

– А почему не сейчас?

– Это слишком серьезный вопрос, чтобы решать его в столь поздний час.

– По-вашему, сейчас так поздно?

Она ответила ему холодным, спокойным взглядом:

– Да. Мне еще предстоит маленький деловой разговор с мистером Арчером.

– Ах, – коротко вздохнул Бофорт.

В ее тоне не было особой любезности, и, слегка пожав плечами и вновь обретя хладнокровие, он взял руку, привычно поцеловал и, сказав уже с порога: «Послушайте, Арчер. Если вам удастся уговорить графиню остаться в городе, то, считайте, вы тоже приглашены на ужин», вышел своей важной тяжелой поступью.

Поначалу Арчер решил, что мистер Леттерблер предупредил графиню о его визите, но первое же сказанное ею слово, не имевшее ни малейшего касательства к цели его прихода, убедило его в обратном.

– Так, значит, вы знакомы с художниками? Вы живете в их среде?

– О, так нельзя сказать! Не думаю, что у нас в Нью-Йорке имеется художественная среда. Скорее это тонкая прослойка людей, живущих очень одиноко и разобщенно.

– Но вам искусство живописи нравится?

– Чрезвычайно. Когда я бываю в Париже или в Лондоне, я стараюсь не пропустить ни одной выставки. Стараюсь быть на уровне.

Она разглядывала носок атласной туфельки, выглядывавший из-под длинной волны материи.

– Мне тоже все это очень нравилось. Это заполняло мою жизнь. Но сейчас мне хочется попробовать изгнать это.

– Попробовать изгнать?

– Да. Я хочу отбросить от себя все, что было раньше, в прошлой моей жизни. Хочу стать такой, как все здесь.

– Вы никогда не станете такой, как все здесь!

Стрелки ее бровей чуть приподнялись.

– Ах, не надо так говорить! Если б вы только знали, как ненавижу я эту свою непохожесть!

Лицо ее помрачнело, став подобием трагической маски. Подавшись вперед и обхватив тонкими руками колени, она глядела теперь не на него, а куда-то в неведомую даль.

– Хочу отойти от всего этого! – упрямо повторила она.

Выждав минуту и кашлянув, он сказал:

– Я знаю. Мистер Леттерблер рассказал мне.

– Да?

– Поэтому я и пришел. Он поручил мне это. Видите ли, я у него работаю.

Казалось, она немного удивилась и тут же просияла:

– Вы хотите сказать, что сможете заниматься моим делом? Что я могу говорить о нем не с мистером Леттерблером, а с вами? Ой, насколько же мне будет проще!

Тон ее тронул Арчера, доставил ему удовольствие, что и укрепило в нем уверенность. Он понял, что о предстоящем деловом разговоре она сказала Бофорту лишь затем, чтобы от него избавиться, а обратить в бегство Бофорта было для Арчера сродни триумфу.

– Потому я и пришел, – повторил Арчер.

Она сидела молча, все еще подпирая голову рукой, лежавшей на диванной спинке. Лицо ее было бледно и казалось потухшим, словно яркость красного платья притушила его. Арчера внезапно пронзило острое чувство жалости к этой грустной, несчастной женщине.

«Ну вот мы и подошли к фактам, как они есть», – подумал он, ощущая в себе инстинктивное нежелание