Читать книгу "Только никому не говори. Солнце любви - Инна Булгакова"

- Но я действительно был дома, — сказал Борис тревожно.

- Вот как? — отозвался я многозначительно. — А соседка?

- Какая соседка?

- По площадке. Она не только видела, как вы возвращались уже утром — вы даже разговаривали с ней.

- Разговаривал? — переспросил Борис.

Вы сказали ей: «Все умерли, все кончено».

- Писатель, не выдумывайте!

- И вид у вас при этом был странный. Она испугалась. Вы объяснили, что пришли с похорон тёщи. Всю ночь шли?

- Не было никакой соседки!

- А вы вспомните: соседка, которая по утрам выгуливает свою собачку. Существует такая?

- Существует. Болонка. Но вы что-то путаете и хотите меня запутать.

- Борис Николаевич, вы, конечно, не предполагали, что я докопаюсь до этой самой болонки, и многие детали не продумали.

- Вы, значит, воображаете… вы уверены, что я в ту ночь ездил в Отраду?

- Да.

- И у вас есть свидетели?

— У меня все есть, — туманно ответил я, взглянув на блокнот.

- А зачем я туда ездил? — как-то боязливо спросил Борис. (Не думал, что он так легко сдастся.)

- Вот я и жду ваших объяснений. Как человек разумный, что вы неоднократно подчёркивали, логичный и обладающий уникальной памятью, объясните три пункта: математика, деньги, ночь после похорон.

Но он уже собрался с силами — игра продолжается! — поднялся и сказал с вызовом:

- К черту! Я и без вас знаю, что не все поддаётся логике. Но объясняться не намерен. И вам никогда не доказать, что я способен на преступление.

Он вышел из беседки, я спросил вдогонку:

- Что значит ваша фраза о жене и художнике: «Эта любовь им бы недёшево обошлась»? Что вы тогда задумали?

- Убийство! — крикнул он из кустов.

Я расслабился и какое-то время наблюдал за водяными пауками, потом вспомнил по Петину пуговицу, редчайшую, чуть ли не шотландскую пуговицу с фланелевой рубашки, которая, надо полагать, осталась на месте давешнего ночного приключения и о которой сокрушался Вертер на станции. Вышел из беседки, миновал пруд, кладбище, перелез через изгородь. С краю поляны трава была ещё слегка примята, и кусочек перламутра блеснул мне навстречу. Я положил пуговицу в карман джинсов и проделал обратный путь. Сколько я отсутствовал? Минут пять, не больше. Но уже издали заметно было, что блокнот из беседки исчез.

Я недаром выбрал это место для допросов, глухое и уединённое. Никто сюда не наведывался: ни медперсонал, ни больные, далеко, а возле флигелей удобные скамейки и расчищенная аллея. К тому же — я взглянул на часы — сейчас время обеда. Нет, тут явно прошёлся кто-то свой, кому этот блокнот нужен позарез. Теперь предстояло выяснить — кто?

Я пробежал в густой траве, выскочил на кленовую аллею, ведущую к шоссе. Там, на автобусной остановке, обычно томились те, кому было лень или тяжело идти в посёлок пешком. Там стоял Борис, сосредоточенный и напряжённый. Через плечо кожаная коричневая сумка на узком ремешке — наверняка в ней мой чистенький блокнот. Вот закурил, глубоко затянулся три раза подряд, отшвырнул сигарету в сторону. Ага, подходит автобус. Математик сел и укатил.

Проще всего провести проверку методом исключения. В нашем коридоре шла обеденная суета, я поймал Верочку и шёпотом осведомился, где Ирина Евгеньевна. У главврача, каждую минуту может вернуться. Я проскользнул в кабинет и заказал срочный разговор с Дмитрием Алексеевичем. Он тотчас отозвался:

- Иван Арсеньевич! Я беспокоился и звонил вам вчера и сегодня. Никто не отвечает. Что за больница! Что у вас случилось?!

- Ничего особенного, Дмитрий Алексеевич. Просто хотел у вас спросить (О чем спросить? Я не подготовился!)… вот о чем: где вы обычно храните ключи от машины?

- Вообще-то я человек безалаберный и вечно их ищу. Но чаще всего ношу в пиджаке, во внутреннем кармане. А что там с моей машиной?

- Вам случалось забывать в ней ключи?

- Сколько угодно. А в чем дело?

- Так, кое-какие соображения. Дмитрий Алексеевич, вы не могли бы прямо сейчас позвонить Вертеру? Пусть вечером ждёт моего звонка.

- Ну, разумеется.

Я продиктовал Петин телефон.

- И ещё Николаю Ильичу. Узнайте, собирается он ко мне…

- То есть как это собирается? Разве он не у вас?

- Вроде нет.

- Ведь он выехал к вам в больницу часа два назад. Проконсультировался со мной и отбыл.

- О чем же он консультировался?

- Волнуется человек. Это у него первый допрос.

- Ну-ну. Дайте-ка мне его телефон… на всякий случай… Значит, в отношении звонков я на вас надеюсь? А вы, кажется, в понедельник переселяетесь к Анюте?

- Да. Я завтра должен кончить один срочный заказ, у меня тут народ в мастерской. А то бы я ещё сегодня к вам подъехал. — Он помолчал и добавил, понизив голос: — Странные дела, Иван Арсеньевич, творятся в Москве.

- Что за дела?

- Странные и непонятные. Расскажу в понедельник.

Когда я увидел в палате Отелло, поившего Павла Матвеевича «какавой» — так называл этот местный напиток бухгалтер, — сразу заломило левый висок. После Бориса трудно сосредоточиться на актёрских тонкостях и выкрутасах.

Ника, цветущий, загорелый, красивый, в изысканном белом костюме, казался и здесь, в деревенской унылой палате, человеком на своём месте. Ловкость и обходительность, и незаурядный талант. У ног его валялась сумка — точно такая же, как у Бориса, только чёрная (а блокнот-то не в этой сумочке?).

- Добрый день! — я сел на койку, прислонившись спиной к подоконнику — обычная поза сыщика. — Давно меня ждёте?

- С полчаса. Иван Арсеньевич, вас окружает атмосфера тайны.

- Даже так?

- Ещё как! Вы пригласили на допрос в беседку. Я явился, подхожу, наслаждаясь природой, — благодать, летний сон. Вдруг из кустов, доносится жуткий голос — одно слово: «Убийство!» Я похолодел. Сейчас мы туда пойдём?

- Необязательно. У нас с вами предварительное знакомство. Учтите — ничего, кроме правды. Итак, вы женаты?

- Неоднократно — истинная правда. Но в данный момент одинок.

- Жены небось были актрисы?

- Боже сохрани! На семью больше чем достаточно одного гения, то есть меня.

- Однако вы категоричны. А если б влюбились в актрису?

- Случалось, но вскоре и кончалось.

- И с каких пор вы одиноки?

- Да уж года три, — Ника задумался. — Да, четвёртый год. Где ты, моя юность, моя свежесть?» Гамлета уже не сыграть.

- Я вас видел в роли Отелло. Пушкин считал его не ревнивым, а доверчивым…