Читать книгу "Черная книга русалки - Екатерина Лесина"

– Не вижу. Прячет. Он от меня прячет? Нет... нет... не хочу. Стой!

Рука Грузданова нервно сжалась, сдавив плечо Антону Антонычу, а тот замер, не понимая, что происходит. Разум твердил о розыгрыше и невозможности, об утечке информации, о причастности Аэлиты к убийству, в конце концов. Инстинкты... инстинкты молчали.

– Озеро. Берег. Темная вода и камыш. Не камыш, иначе называется, не знаю... песчаная коса, камни. Рюкзак на ближайший и развязать. Не получается, но... вот, да. Коробка. Показать. Где ты? Ждать надоело и страшно. Скоро гроза.

Была там песчаная коса, и камни тоже, а вот никакого рюкзака они не нашли.

– Он зовет. Откликаются. Разговор. Шантаж. Отдать карту... книгу, он хочет получить книгу. Она не отдаст. Хранит. Давно хранит.

На лбу Аэлиты сквозь толстый слой грима проступил пот, а под складками балахона судорожно вздымалась грудь.

– Отдай. Нет, нет, нет... не верь. Не она. Сзади. Удар. Больно! Живой еще. Ползти, бежать... опять удар. И еще. А это смерть. Страшно умирать... почему ему так страшно? Там вечность, там покой. Позволить уйти... простить. Уходит, тот, который убил. Смеется она, получила желаемое. Гроза. Дождь. Человек. Пришел. Рюкзак забрал. Зачем ему пустой? Уходит... правильно, бежать ему. Но поздно, заметила, узнала, не отпустит. Пусть не сейчас, но все равно, он ведь близко, слишком близко к озеру. Глупый человек. В прошлое лезет...

Аэлита вдруг открыла глаза, покачнулась и начала медленно заваливаться на левый бок. Шукшин успел подхватить, положить на пол, прежде чем девушку скрутила судорога. Тело ее, выгнувшись дугой, окаменело на мгновение, потом опало, затряслось, забилось, ударяясь головой о ламинат.

– Помоги! – рявкнул Шукшин, пытаясь сообразить, что делать. – «Скорую»!

– Нельзя! Это дух нисходит...

– Это эпилепсия, идиот. «Скорую»...

Изо рта провидицы пошла пена, глаза закатились, а руки похолодели.

– «Скорую»!

– Она уходит вслед за Женей. Она тебя ждала, чтобы рассказать. – Грузданов встал, воздел руки к потолку, и забормотал нечто невнятное. Антон Антоныч, выругавшись, полез за мобильником, но прежде чем успел набрать номер, приступ окончился, девушка, вытянувшись стрункой, застыла.

– Умерла? – Грузданов воззрился на неподвижную фигуру с любопытством и еще, пожалуй, надеждой.

– Дышит. – Шукшин несколько раз проверил и пульс, и сердцебиение. – Помоги перенести. Где у нее тут спальня?

– Нельзя... нельзя осквернять присутствием...

– Следствию – можно, – Антон Антоныч кое-как поднял провидицу, которая, несмотря на кажущуюся хрупкость, оказалась дамочкой увесистой. Ну ничего, дышит – уже хорошо, а очнется – будет еще лучше, тогда-то Шукшин и поговорит с нею и про рюкзак, и про человека, его унесшего. И много еще о чем поговорит... потому как не верит Антон Антоныч в сверхъестественное.

Часть II

Карету дед Игнат заприметил издали, когда та еще только-только вышла на горбатый мост, поставленный в том годе вместо старого, паводком снесенного. Перед мостом-то и остановилась. Знамо дело, тот хоть и добротно сколочен, но неширок, для конного и пешего в самый раз, а вот если с телегою или паче того – каретою, то тут и затруднения возникают. Слез с козел возница, соскочил с запяток служка толстый, неповоротливый, а последним, уже из самого экипажа, вылез господин виду чудного.

– Кто это? – пихнула вбок Агапка, про грабли забыв, отмахнулась от шмеля, что давно уже летал вокруг, зачарованный крупным, распаренным по жаре Агапкиным телом, и повторила вопрос: – Деда, кто?

Ишь щурится, сама-то даром что молодая, да видит плохо, а дед хоть в годах, но за версту видит. И теперь с пригорка разглядел, что собою господин был высок да статен, облачен же в панталоны белые, кафтан желтый с пуговицами крупными, костяными, а поверху – плащ короткий с атласным, кровяным подбоем. И шляпа хороша, с тележное колесо, если еще не шире.

– Че делают-то? – Агапка оперлась на ручку грабель и, стянувши платок с головы, утерла пот.

– Решают, – веско заметил дед.

И вправду народец у кареты суетился: возница то к коням подходил, то к мосту, нагибался, мерил пядями, качал головой. Толстяк крутился вокруг господина, размахивая руками, будто мельница крылами, видать, орал чего-то – рот его разевался, кривился, и, кто знает, может, ветерок доносил на взгорок обрывки слов, но тут уж ничего не поделаешь, глуховат дед Игнат.

Наконец ряженому надоело слушать, он махнул на мост, сказав что-то короткое и, как показалось Игнату, злое, сам же в экипаж запрыгнул.

– Не пройдут, – заметила Агапка, почесывая бок. – Вона какая здоровущая.

А и вправду карета огромна. Этакий короб черный, лаком крытый, завитушками золочеными украшенный да сверху тюками да сундуками груженный. Цельный дом на колесах.

Но вот заняли места и возница со служкой, взвился по-над конскими головами хлыст, шлепнулся оземь, и вот уже четверик подался с места.

Агапка замерла с раскрытым ртом, глядя, как медленно, осторожно, но решительно пробирается карета по мосту. Перекатываются огромные колеса, прыгая с бревна на бревно, опасно качается тюк, на самом верху закрученный, и только вода в реке поблескивает ласково, заманчиво.

Но вот ступили кони на землю, с ходу в рысь принимая, и экипаж бодро покатился по широкой, местами заросшей, хотя и наезженной дороге.

Разочарованно вздохнув, Агапка подцепила граблями сухой клок сена и пробурчала:

– Никак к Ягудиным. Гости.

Может, права была, может, ошибалась, да только деду Игнату какое до того дело? Ему бы сено прибрать, пока дождями не замочило. И в подтверждение слов небо полыхнуло короткой зарницей, и по-над полями прокатился далекий пока гром. Или это копыта конские в землю впечатались?

Много позже дед Игнат не раз припоминал о встрече и громе, все больше и больше убеждаясь в том, что не было сие явление совпадением случайным, но знаком Божиим, о гневе скором да опасности говорящем. А позже, как сошел старик в могилу, рассказывать о приезде колдуна стала Агапка, присочиняя, что и вонь серная из кареты дымом сочилась, и глаза у коней огнем дьявольским горели, и на козлах не человек, а мертвяк сидел...

Врала. Верили. Да и как не поверить, когда такое вокруг творилось?

Лето дышало жарой и пылью, птицами звенело, комарами, клубилось мошкарой, лило запахи трав цветущих и гниющих, сохнущих и пересохлых, полегших белыми пятнами на зелени лугов. Лето ставило стожки и громоздилось стогами, рыхлыми, подпертыми со всех сторон жердинами, замершими в терпеливом ожидании подводы.

Вилами будут кидать сено, граблями растягивать, ногами топтать, не обращая внимания на занозы и колючки, что впиваются в кожу через одежду, что норовят проткнуть натоптыши на ногах, заползти, залечь будущим нарывом. Но людям не до них, люди торопятся, покрикивают, льют пот да изредка смех, елозят по сену, укладывая, впихивая, громоздя горы, – смотреть страшно. А после, убравши, забираются на самый верх и, растянувшись на душистом, серо-зеленом одеяле, отдыхают, пока конь волочет гору в амбар.