Читать книгу "Черная книга русалки - Екатерина Лесина"

Грузданов, обернувшись, приложил толстый палец к губам и зашипел упреждающе. Потом трижды стукнул кулаком о стену, подождал и повторил. Антон Антоныч готов был поклясться: с той стороны ответили. А в следующее мгновение один из листов фанеры вдруг подался вперед, едва не ударив Шукшина по лбу, и из щели высунулась сухая лапка с накрашенными ноготками и пальцем поманила за собой.

– Заходите, – велел Грузданов. – Пока никто не увидел.

В щель Антон Антоныч протиснулся не без труда, зацепившись ногой за высокий порог, задев что-то, упавшее с грохотом и лязгом. Тощая фигурка в просторном балахоне и с фонариком в руке укоризненно покачала головой и, не сказав ни слова, вдруг исчезла в темноте.

– Да что здесь происходит?! – рявкнул Шукшин.

– Спокойно! – пророкотал сзади бас Грузданова, пытающегося пробраться в тайник. – Мы вам объясним. Мы вам все объясним. Лита, Женька погиб!

Последние слова он произнес патетично и с придыханием, а спустя мгновение вспыхнул свет, не тот тусклый, от фонарика, а нормальный, от пятидесятиваттной лампочки, свисавшей с потолка на витом шнуре. И морок развеялся, стало понятно, что никакой это не тайник, скорее черный ход старого дома, некогда заколоченный и превращенный жильцами в подобие общей кладовой. Тут нашлось место и детской коляске, из которой выглядывали широкие горла трехлитровых банок, частью пустых, пыльных, частью закатанных, но тоже пыльных; и лыжам, прислоненным к стене; и скатанному в валик ковру; и с десятку тюков, завернутых в пакеты, перевязанных бечевой, но все ж норовящих развалиться.

Прямо под лампой, обеими руками вцепившись в фонарик, стояло существо. Пожалуй, оно было женского полу, хотя темно-зеленая, щедро сдобренная бахромой хламида скрадывала линии фигуры, но Шукшин отметил густо накрашенные глаза, карминовые губы, занимавшие, казалось, пол-лица, и ножки в крохотных, детских балетках.

Сзади Грузданову удалось-таки протиснуться в щель – открыться двери нормально мешал придвинутый почти вплотную шкаф, – и он, отряхнувшись, представил:

– Аэлита. А это Антон Антонович Шукшин.

– Следователь, – на всякий случай уточнил Антон Антоныч. Женщина кивнула и все так же молча направилась к двери. К счастью, эта хоть нормально открывалась, за ней обнаружилась лестница, довольно чистая и застланная красной ковровой дорожкой.

Третий этаж, еще одна дверь, открывшаяся от легкого прикосновения Литы, и первые слова странной провожающей:

– Прошу. Я рада видеть вас гостем в моем доме. Да пребудет с вами милость всех богов.

Дурдом. Определенно, дурдом.

– Быть гостем Литы – большая честь, – прошептал Константин Львович, кланяясь хозяйке. В коридоре он разулся, сунул ноги в растоптанные больничные бахилы, такие же были предложены и Шукшину.

– Все беды мира в пыли его, – то ли пояснила, то ли просто сказала Лита, глядя прямо в глаза. Серые, мутные, как старое стекло, прорезанные редкими желтыми искорками, подслеповатые. Сколько ей лет? Двадцать? Сорок?

– Много, – ответила она, не дожидаясь вопроса. – Все хотят знать... люди любопытны. Вам туда. Ждите.

Грузданов, вцепившись в руку, потянул за собой, в глубь квартиры. Быстро потянул, не позволяя оглядеться.

– Нельзя, нельзя, – шептал он. Сумасшедший. И место это такое же. Запах сандаловых палочек, назойливый, густой, разбавленный тяжелой вонью розового масла, пачулей и еще чего-то резкого, кошачьего... а вот и кошка, угольно-черная, с желтыми демоническими глазами, разлеглась на низком столике, смотрит издевательски. Фигуры. Ломаные, невнятные, сливающиеся с тенями и изредка – подсвеченные, но так, что свет вырывает какие-то отдельные элементы, вроде искореженных мукой лиц. Картины. То же безумие смятых образов. Маски...

А кухня самая обыкновенная – с белой плитой, желтым чайником, обгоревшим снизу, с треснувшей кружкой на краю мойки, с набором синих тарелок, разложенных на столе, с пластиковой хлебницей и розовыми занавесками. Сюда даже запахи не проникали, точно некая неведомая сила удерживала их за порогом, к огромному, признаться, облегчению Антона Антоныча.

Он сел на табуретку и грозно, как ему казалось, насупил брови:

– Ну? И как это понимать?

Грузданов под взглядом смутился, покраснел и взгляд потупил, вся его поза выражала глубочайшее раскаяние, а оттого была нелепа, унизительна и раздражающа.

– Кто она? Зачем вы привели меня сюда? Она имеет отношение к Святцеву?

– Я его жена. – Аэлита появилась с черной кошкой на руках. – Вернее сказать, он – мой супруг.

Ну надо же, а по имеющейся информации, Святцев был холост.

– Что такое официальные бумаги? К чему они вообще? Если имеет место родство душ, то брак – суть слияние их, освященное высшим Духом.

Грузданов торопливо вытянул стул и поставил его посредине кухни, набросил покрывало, по цвету и бахроме почти неотличимое от Аэлитиного балахона, и только тогда она соизволила присесть, на самый краешек.

Зато стало понятно, что лет девушке не так и много, что всклоченные рыжие волосы – парик, а белизна лица – результат толстого слоя грима, как и расползшееся пятно помады вокруг рта. Накладные ресницы, накладные ногти... настоящего-то в ней что?

– Вы, как и другие, ищете глазами, но слушать надо сердце. – Голосок звенел натянутой струной, готовой в любой момент оборваться, ударив по ушам высокой нотой. – Вы запутались в правах и правилах, вы обессилели в поисках ответа, вы пришли сюда...

– Потому что ваш гражданский, – Шукшин намеренно выделил тоном слово «гражданский», – супруг был убит.

– Я знаю, – тихо ответила Аэлита.

– Откуда?

– Духи сообщили. Вы ведь не верите в духов, верно? Вы думаете, что вам известно все об этом мире, и сейчас натужно пытаетесь отыскать ответ: кто сказал мне о смерти Евгения? Никто. Просто нить, связующая нас, исчезла, душа его ушла в небытие, а мне отмерен новый путь.

Кошка на коленях девушки потянулась и зевнула.

– Хотите, я расскажу, как это было?

– Будьте любезны.

Она кивнула, выпрямилась, задрала подбородок вверх, обнажив худенькую шейку, на которой Шукшин разглядел россыпь красных пятнышек потнички, и закрыла глаза.

– Вижу, вижу... иду... по следу иду. За спиной его. Ждет. Его глаза – мои глаза. Его страх – мой страх. Он боится, но не уйдет. У него рюкзак.

– Какой... – начал было Антон Антоныч, но Грузданов ткнул в бок и мотнул головой, дескать, нельзя мешать.

– Черный, – ответила та на вопрос. – Большой черный рюкзак. На ремешках. Старый. Походный. Промок снизу, потому что в лужу поставлен был. А в рюкзаке коробка. Важное... что-то очень важное... в коробке и еще за подкладкой... простите...

Ладошки сжали виски, личико исказилось болезненной гримасой.