Читать книгу "Эшафот забвения - Виктория Платова"

В дверь настойчиво постучали, и дверная ручка задергалась,как сумасшедшая:

– Это я, Ирэн! Откройте.

Кравчук приложил палец к губам. Мы замерли.

– Мне только кассету взять, – не унималась Ирэн, –откройте.

– Она так просто не уйдет, – прошептал мне на ухоБратны.

А потом сел на диван и стал подскакивать на нем; диваннатужно заскрипел и защелкал пружинами. Для полноты картины Братны сложил рукилодочкой и недвусмысленно застонал.

Если Ирэн стоит, прижавшись ухом к двери, – картина должнабыть предельно ясной. Несмотря на трагизм ситуации, я улыбнулась.

– Будьте вы прокляты, скоты похотливые, – в сердцахсказала она за дверью, и спустя несколько секунд мы услышали ее удаляющиесяшаги.

– Здесь нет никакой кассеты, – медленно сказал Кравчук,– она точно была?

– Если нет, то и не было… – Братны был раздраженинцидентом. – Во-первых, трудно предположить, что, увидев труп, кто-то возьметкакую-то дерьмовую видеокассету и удалится. Это полный идиотизм, согласись. Иво-вторых – Ирэн всегда все теряет и никогда ничего не находит в тех местах,куда якобы клала.

Это было правдой: начиная с ключей, Ирэн вела с вещаминеобъявленную войну.

– Ладно. Это сумка Александровой? – спросил Кравчук уБратны.

– Да, ее. Чья же еще?

На одном из стульев стояла сумочка Александровой, такая жестарая, как и сама актриса: потрескавшаяся кожа, маленький блестящий замок ввиде головки тюльпана. Кравчук взял сумочку и отправился с ней к дивану. Присевна краешек, он аккуратно высыпал содержимое: несколько упаковок с таблетками,темная бутылочка с корвалолом, стопка документов, перетянутая обыкновеннойчерной резинкой, записная книжка, связка ключей, запаршивевшего вида тюбик сгубной помадой, наручные часы, кипа рецептов, кипа истончившихся от временибумажек, носовой платок, ярко-красные облупленные бусы – все указывало наблагородную бедность.

– Не густо, – промычал Кравчук и углубился в изучениедокументов. – Та-ак, паспорт, Александрова Татьяна Петровна, русская, 1925 годарождения, место рождения – Голая Пристань Херсонской области… Надо же,профсоюзный билет, таких уже лет тридцать в природе не существует… Пропуск настудию… Вот это уже интереснее – записки от поклонников. “Татьянушка, солнцемое…” – дальше читать не буду, очень интимно звучит… Последняя датируетсяпятьдесят восьмым годом. А старушка была сентиментальна, ничего не скажешь.Интересно, кому понадобилось лишать жизни такой божий одуванчик?

Анджей подошел к дивану и плюхнулся рядом с Кравчуком.Закинув руки за голову, он искоса посмотрел на своего директора:

– Может быть, это кто-нибудь из старых поклонниковпостарался? Из бывших отвергнутых кавалеров? Кто-нибудь из авторов записок, а?

– Сомневаюсь. Сейчас это древние старички, если,конечно, они еще живы… У них не хватит сил, чтобы так точно нанести удар. Новерсия с поклонниками не такая уж провальная. Того, кто убил ее, старуха,несомненно, знала – она даже не подумала защититься или не сумела сделать этогововремя.

– А если она спала? – Я снова, проклиная все на свете,вылезла со своими предположениями. – Или просто дремала на диване? Ее закололи,а труп перенесли и усадили в кресло.

– Сомневаюсь, чтобы она спала. – Кравчук порылся вворохе вещей, вытащил несколько упаковок с таблетками и пару рецептов. – Видитеэти таблетки? Этаминал-натрий. Сильнодействующее снотворное. А еще онапринимала реладорм. Тоже снотворное. Судя по всему, ваша Татьяна Петровнастрадала обыкновенной старческой бессонницей… Так что насчет “прикорнула надиванчике” – это вряд ли…

– Наша Татьяна Петровна… Не “ваша”, а наша, – запоздалосказал Анджей.

– Что значит – наша?

– Этот труп – наша общая головная боль, Андрюша. Что тысобираешься делать?

– А что ты собираешься делать?

– Брать новую актрису.

Я посмотрела на Братны как на сумасшедшего. Видимо, те жесамые чувства испытывал и Кравчук.

– Ты двинулся, Братны! Какая новая актриса? Ты же почтивсе отснял! Осталось каких-нибудь несколько планов… Неужели все начнешьсначала? Я тебе денег не дам…

– Ну, ты пока еще не мой продюсер. Я буду делать то,что считаю нужным, – окрысился Братны.

– Сними кого-нибудь со спины, и дело с концом.

– Ты можешь заниматься чем угодно, вот только в кино нелезь, пожалуйста. Смерть старухи – это главное, ради чего все делается… Мненеобходимо это зафиксировать на пленку.

– Ну и фиксируй, ради Бога. Вот она, перед тобой,смерть старухи, – мрачно пошутил Кравчук, – бери камеру и фиксируй.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

– Не хочу с тобой даже разговаривать об этом. – Кравчуквстал, порылся в карманах пальто, висевшего на вешалке рядом с вытертой шубкойи платком старухи, и вытащил портативную рацию размером чуть большеобыкновенного сотового телефона:

– Сеня, подгребай к объекту. Но пока не входи. Будьрядом.

Сеня был личным телохранителем Кравчука. Сунув рацию вкарман, Кравчук направился к креслу с телом Александровой.

– Кто же тебя кокнул, бабулька? И за что? Но уж, вовсяком случае, не какой-нибудь студийный ворюга… Смотри, даже перстенечек незабрал…

Он бесстрашно поднял руку Александровой: на безымянномпальце левой руки болталось кольцо.

– Перстенек, говоришь? – сразу же оживился Братны. –Что-то не припомню у бабушки никакого перстенька…

В этом Анджею можно было доверять абсолютно: камни были егослабым местом – единственным слабым местом. Именно кольца и мелкие наивныедрагоценности первыми отбирались у просителей: в их отъеме гипнотическомуБратны не было равных. Подвыпивший дядя Федор как-то выдал тираду по поводуэтой страсти Братны: “Если приглядеться, то наш карманный гений – не больше чемпомесь сороки-вульгарис и старого барыги-армянина с горы Мтацминда…"

Я тоже помнила, что старуха никогда не носила никаких колец.Она даже отказалась надевать что-либо на съемку, хотя Братны настаивал на этом:“Татьяна Петровна, роль требует, чтобы вы натянули на пальчик крохотныйбриллиант, он будет смотреться совсем неплохо…” Истрепавшиеся бусы и серьги вушах – другое дело. Но интерес Братны моментально потух, стоило ему толькоприблизиться к кольцу.

– Вот черт, такое дерьмо я бы даже в сортир не надел!Хреновая чешская бижутерия… А на съемках от александрита отказывалась, изводиламеня капризами, старая дура… За одно это стоило…

– Заткнись, Братны, – посоветовал Кравчук, выразительнокосясь на меня, – любое слово может быть истолковано не в твою пользу…

Это было запоздалое откровение, сейчас все было не в пользуБратны. Впервые с начала нашего знакомства он стал мне откровенно неприятен – ябыла почти уверена: будь кольцо ценным, он, не задумываясь, сорвал бы его сруки старой женщины, чертов мародер.