Читать книгу "Болотный цветок - Вера Крыжановская"

Нестерпимая боль от кровавых рубцов на спине, плечах и шее лишали ее возможности спокойно обсуждать свои дальнейшие действия. Она намочила в воде салфетку и обложила больные места, что ее облегчило, затем, насколько могла, она поправила платье и, закутавшись в теплый платок, задумалась.

Тут ей вспомнилось, что ведь она как будто брала с собой на прогулку револьвер. При ней ли еще он? Она торопливо сунула руку в карман и облегченно вздохнула — оружие было с нею. Вынув револьвер, она осмотрела его: он был заряжен шестью патронами, а стреляла она достаточно хорошо и была уверена, что не промахнется. Стало быть, она может защищаться, и в крайнем случае, даже убить или ранить своих палачей и бежать из своей тюрьмы. С каждой минутой Марина становилась спокойнее.

Так, она совершенно правильно рассудила, что если у нее откроют оружие, то ее снова усыпят чем-нибудь снотворным, а потому надо было остерегаться пищи, которую ей принесут. Она осмотрела вторую корзину, поставленную у двери, и припрятала часть съестного и две бутылки марсалы; этой провизии ей хватит на известное время.

Но графиня Ядвига хотела, должно быть, дать своей жертве оправиться, потому что прошло несколько дней, а она не показывалась, зато каждую ночь приносили пищу, которую просовывали в дверь и быстро ее затем захлопывали.

Из приносимой провизии Марина выбирала все, что не так быстро портилось, и присоединяла к своим запасам.

Наконец, раз ночью Марина увидала снова перед собой своих мучителей и тотчас сунула руку в карман за оружием. Едва графиня начала свою речь, а Ксаверий взялся за плеть, как Марина выхватила револьвер и прицелилась.

— Первого, кто сделает шаг ко мне, я убью, как собаку. Я не позволю больше себя истязать, — твердо сказала она.

Графиня, храбрая и жестокая с беззащитными, а на деле большая трусиха, вскрикнула, одним прыжком очутилась за дверью и убежала, а за ней пятясь последовал и Ксаверий. Из-за двери послышались еще ругательства и угрозы, а потом все стихло.

IX

По возвращении от Земовецких, Адауров с женой зажили по-старому, мирно и тихо. Подозрения генерала рассеялись, а надежда на рождение ребенка его чрезвычайно радовала.

Одно лишь угнетало Павла Сергеевича — смутное беспокойство за судьбу Марины. Была ли она действительно счастлива?

Письма дочери как будто уверяли его в этом, но внутренний голос шептал, что в них недостает искренности; уж очень много писала Марина про соседей и общество, в котором бывала, и очень мало про свою семейную жизнь, а в особенности про мужа.

Осень стояла удивительно ясная и теплая, а потому Адауровы решили пробыть на даче до половины сентября.

Однажды Павел Сергеевич на своем столе нашел телеграмму Земовецкого, извещавшую его об исчезновении Марины.

Грустное известие ошеломило Павла Сергеевича; но как только он слегка оправился, то решил ехать в Чарну, чтобы самому расследовать на месте это загадочное происшествие. С отъездом приходилось спешить, чтобы не только разузнать о судьбе дочери, но и покончить с этим до родов жены.

Юлианна ежедневно каталась после завтрака и очень любила выезжать в автомобиле, подаренном ей мужем. В этот день она взяла с собою старую тетку, приглашенную погостить к ним, чтобы Юлианна не была одна, пока муж бывал в городе.

Дамы возвращались уже домой, как вдруг на повороте шофер заметил стремительно летевший на них другой мотор. Боясь столкновения, он круто взял в бок, чтобы переехать на другую сторону дороги, но тут автомобиль на что-то наткнулся, опрокинулся и выбросил седоков.

Выкинутая из экипажа Юлианна ударилась сперва об дерево, а затем скатилась в канаву, где и осталась лежать без чувств; тетушка расшибла себе голову, а шофер вывихнул ногу.

Юлианну привезли домой в бессознательном состоянии. Доктор нашел ее положение тяжелым и распорядился вызвать из города Павла Сергеевича.

Несколько часов спустя в жестоких мучениях Юлианна произвела на свет мертвого мальчика, и доктор объявил, что из-за сильного сотрясения она не проживет и ночи.

Горя, как в огне, Юлианна беспокойно металась на постели, часто впадая в бред. Какая-то мысль глубоко запала, казалось, в голову умиравшей, потому все настойчивей слышались слова:

— Согрешила я… согрешила!.. Бог меня покарал!..

Было уже около девяти часов вечера, когда вернулся к себе на дачу Павел Сергеевич, усталый от хлопот в городе и мучимый боязнью за дочь; но расстроенный вид прислуги и явный царивший в доме беспорядок озадачили его.

Спрошенный лакей пролепетал что-то непонятное, но поджидавшая барина старая Авдотья прошла в кабинет и рассказала ему, что случилось.

В первую минуту Павел Сергеевич думал, что сойдет с ума. Вся его жизнь гибла в этот проклятый день, лишивший его дочери, жены и горячо желанного сына. Страшным усилием воли постарался он овладеть собой и собраться с мыслями; по телу его пробегала холодная дрожь, и зубы нервно стучали.

— Жива она? — глухим голосом спросил он.

— Да, барин, а только дохтур сказывал, как уезжал, что она вряд ли до утра доживет. Теперь барыня больше в бреду, а как в себя приходит, то требует своего, значит, духовника; Григорий давно уж в город за им услан, и мы с каждым поездом его обратно ждем.

Адауров сел, облокотился на стол и сжал голову руками; затем он велел подать себе воды и, выпив стакан, на цыпочках пошел в спальню.

Там все было тихо, и в этой зловещей тишине слышалось только тяжелое, порывистое дыхание больной. Павел Сергеевич рукой указал сидевшей горничной выйти из комнаты, а сам наклонился над женой, которую едва мог разглядеть в полумраке.

Юлианна лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала; руки ее беспокойно блуждали по одеялу. Павел Сергеевич взял руку жены и опустился на колени у постели; говорить он не мог, и лишь горькие слезы катились из глаз…

От его прикосновения Юлианна вздрогнула и открыла воспаленные глаза; пристально взглянув на мужа, она его не узнала, а под влиянием царившей в голове навязчивой мысли, приняла стоявшего на коленях у изголовья человека за ожидаемого духовника.

.— Отец Витольд, — отрывисто шептала она. — Ох, как он был прав, наш бискуп, да и вы тоже, что Бог накажет меня за то, что я вышла замуж за схизматика-москаля, врага нашей отчизны и церкви. Я и не любила его никогда, а только польстилась на его богатство и положение в обществе… Молитесь за меня, отец, и отпустите мне грехи, чтобы я не умерла отверженной… Я клялась мужу спасением души, что верна буду ему, тогда как ребенок не от него, а от Станислава… Не принеси тогда Марина себя в жертву, Тудельская раскрыла бы ему глаза…

Она говорила все торопливее и бессвязнее, но вдруг дико вскрикнула:

— Горю… горю… Скорее отпустите грехи мои! Йезус, Мария, смилуйтесь надо мной!..

Павел Сергеевич окаменел, едва понимая ее лепет, раскрывший перед ним всю низость души этой женщины, которая подлой неблагодарностью отплатила ему за то, что он вырвал ее из бедной и захудалой многочисленной семьи и окружил любовью, заботами и роскошью.